Петух пропел в бухте - [107]

— Все знают, что он мешками возит зерно в таверну своей любовницы. За несколько зернышек убить готов, только бы барыша не лишиться.

— Чтоб он провалился со своим барышом. Не дала я ему на днях возле источника задрать мне юбку. Мне еще есть, что беречь, и никакая бедность не заставит меня пойти на поклон к этому подонку. Упаси боже!

Сокровище береглось для Мосиньи, который обещал жениться на ней по возвращении с чужбины.

Эту ночь Розенда спала на паперти, перед входом в церковь, сил идти домой у нее уже не было. Все тело ныло от боли, а живот пучило от зерна. Тут же спали и другие женщины. Утром надо было снова идти на погрузку. Гурьбой подошли нищие. Поглядывая на звезды, они обсуждали события дня.

Паулино совсем высох. Астма и голод постепенно убивали его. Однажды он взял лопату и пошел на строительство дороги, надеясь заработать хоть что-нибудь.

Ана осталась в лачуге; время от времени оттуда доносились ее стоны. Розенда теперь просила милостыню в деревне и возвращалась к ночи, часто с пустыми руками. Подрядчик называл Паулино мошенником и бил его по губам, так что тот потом слова произнести не мог.

Роберто, его товарищ, утешал:

— Назавтра он все позабудет и ты сможешь продолжать работать. Уповай на господа нашего, Иисуса Христа!

Паулино горько стонал:

— Не могу больше, Роберто. Конец мне пришел. И вдруг он упал на землю. По всему его телу пробежала дрожь. Новый приступ астмы оказался последним в его жизни: нижняя челюсть отвисла, глаза остановились и остекленели, так он и лежал, уставив в небо огромные глаза.

Роберто ощупал его:

— О, господи! — Не спеша снял с него одежду — и содрогнулся.

Святые во плоти

— Если назовете подходящую цену, плачу за пиво тут же.

— Право, не знаю… Триста?

Громкий хохот огласил зал.

— Сто пятьдесят?

Новый взрыв привел собеседника в замешательство.

— Ладно, сто эскудо, и кончена лотерея.

— Слушайте, вы что, в игрушки пришли играть? Не будет вам пива. Тут до вас «американец» приходил, просил восемьдесят, получил сорок пять; и ему еще повезло. Другие меньше дают.

Пальто было рассмотрено с большой тщательностью.

— Да, парень, это вещь! И подкладка внутри шелковая.

— Взгляните на этикетку: USA, $20.

— Хорошая вещь, ничего не скажешь. Вот это я понимаю дело, — и Коммерсант благоговейно сложил пальто.

— Угощайтесь, сделайте милость.

Щелкнула крышка портсигара, и Приятель вытащил сигарету за желтый кончик.

— Предпочитаю английские. Хотя здесь тоже попадаются неплохие; контрабандисты прямо на дом доставляют.

— Истинно, истинно.

Коммерсант обернулся и крикнул:

— Мария, ликер и рюмки.

Прислуга принесла поднос, и мужчины принялись смаковать напиток, полузакрыв глаза.

— Этот голодный сброд повадился каждый день на мою плантацию. Я уже распорядился: каждого пойманного пороть, чтоб неповадно было, — начал Коммерсант, чтобы завязать разговор.

— И не говорите, друг. Народ лезет во все щели. Один бог знает, когда это кончится.

— Слава богу, я уже велел навесить новые замки на амбары — у меня там мешки с кукурузой и ячменем.

— Да, да, я и забыл. Примите поздравления. Я слышал, вы купили плантации у Тафулиньо. Неплохая землица.

— Да, он не заплатил процентов, пришлось забрать по ипотеке. Только говорится, что даром! Шесть тысяч реалов, это вам не шуточки!

— Ну, он-то ее за тридцать тысяч купил у отца Лукаса, блаженного из Бока-да-Рибейра. Когда из Америки вернулся.

— Знаю, да сейчас не те времена. Сейчас денежки достаются непросто. А с той плантацией вечно забот полон рот.

— Я думаю, вам есть смысл пользоваться моментом, а то вода поднимется, они барахло под мышку, и ищи свищи, пойдут искать счастья в других местах:

Довольный смешок сотряс жирный, вылезающий из пояса брюк живот Коммерсанта. Ликер был повторен, и оба замолчали, переваривая выпитое и рассеянно следя за колечками дыма. Старинные картины на стенах сообщали обстановке спокойную торжественность. Постепенно беседа возобновилась, но уже почти шепотом. Прислуга вышла по знаку хозяина.

— Ничего себе… уже попробовали?

— Более или менее. Да все равно, рано или поздно, и ей понадобится жеребец. Не беспокойтесь, вперед себя никого не пущу…

— А дочка Анастасио? Манинья? С ней как?

— Эта зайка не девка, а вулкан. Так и не смог всучить ей косынку вчера в магазине.

— Не расстраивайтесь, никуда она не денется.

Горделивая усмешка пробежала по лицу Коммерсанта, и он удовлетворенно прикрыл глаза.

— Ну, вам тоже грех жаловаться. С прошлого года с девочками балуетесь, не брезгуете сладеньким. Сколько уже?

— Около дюжины. Думаю достичь до конца года.

— Хороший урожай… клубнички! Ничего не скажешь!

Громкий смех прокатился по залу, и беседа потекла своим чередом.

— Тут Бия, черт бы ее побрал, понесла, так Шандинья, тоже идиотка, примчалась и орет, что та блюет и мучается. Господи ты боже мой! Этой публике забеременеть, что чихнуть; аж страшно.

— Я тоже предупредил, чтоб не лезли тут со своим приплодом, быстро от ворот поворот получат. Я этот сброд усыновлять не намерен.

— Что вы хотите? Все они таковы: дай им палец, руку откусят. Но со мной это дело не пройдет. Раз уж ко мне в руки попалась, не выпущу, пока все не выжму.