Петрос идет по городу - [6]

Однажды у подъезда остановилось такси, и из него вышла Лела с английским офицером, у которого физиономия была такой же красной, как крашеные волосы госпожи Левенди. Он вел на поводке собаку, немецкую овчарку — позже Петрос подружился с ней — по кличке Шторм. У Антигоны вызвал зависть новый костюм Лелы, у Петроса — собака, а у мамы — огромная картонная коробка, которую англичанин вытащил из багажника.

— Говорят, английским офицерам каждую неделю выдают столько продуктов, что они могут прокормить две семьи, — сказала с горечью мама.

Последнее время она была постоянно озабочена и расстроена, словно ее и не радовали большие победы на фронте. Например, падение Тепеле́ны. Даже дедушка вышел в тот день с флажком на балкон и пел песни, коронные номера Великой Антигоны, вдохновлявшие солдат в прошлую войну.

— Мама, взяли Тепелены! — закричал Петрос.

— Знаю, не ори, — прозвучало в ответ.

Петрос не понимал, почему мама не радуется. Словно она не гречанка. Столько побед, столько славы! Ах, когда же наконец приедет дядя Ангелос и расскажет обо всем? Рита и Антигона с утра до вечера вязали носки для армии и называли солдат «наши герои». Дедушка говорил «наши храбрецы». И даже папа, всегда отличавшийся сдержанностью и молчаливостью, — особенно с тех пор, как он лишился основной работы и проводил дома целые дни, потому что господин Кондояннис, по его словам, временно, «в связи с создавшейся обстановкой», закрыл свою контору, — и даже папа, оставив свои карточки, переставлял флажки на карте, висевшей на стене, отмечая города, занятые греческой армией.

Только мама, ко всеобщему удивлению, не интересовалась военными успехами. Во всем она видела плохое и даже открытки, которые присылал дядя Ангелос, толковала по-своему, не так, как остальные в семье. В последней, отправленной откуда-то с фронта, было написано: «Судя по вашим письмам, в Афинах солнечная погода, а здесь холод и снег… У меня болит большой палец на ноге…»

Этот большой палец вызвал за обедом много споров.

— Ему малы ботинки, вот в чем дело, — сказал дедушка.

— Говорю вам, он обморозился, — утверждала мама каким-то новым, страдальческим голосом.

— Послушать только, он обморозился! — возмущался дедушка. — Офицеры с головы до ног одеты в шерстяные вещи. Разве ты не видела фотографий в газетах? Наследник королевского престола своими руками оделял их.

Но мама настаивала на том, что дядя Ангелос вовсе не неженка и не стал бы жаловаться на боль в пальце, если бы ему оказались малы ботинки. Ведь даже женщины в очереди к бакалейщику, продолжала она раздраженно, говорили, что каждый день прибывает с фронта уйма раненых и обмороженных солдат.

В ознаменование каждой новой победы Петрос и дедушка не успевали вырезать флажки из синей и белой бумаги и вывешивать их на балконе. Петрос обучал дедушку разным песенкам, высмеивающим дуче и итальянцев, которых старик терпеть не мог, потому что много лет назад один итальянец изрядно поколотил его.

Вскоре после женитьбы на бабушке, дочери театрального электрика, он приехал в провинцию с труппой Великой Антигоны. Шла премьера «Дамы с камелиями». Как обычно, когда не было суфлерской будки, дедушка стоял за кулисами. Великая Антигона не могла без него выступать. Она никогда не помнила своей роли и часто вставляла фразы из других пьес. Дедушка умел так искусно подсказывать ей, что никто этого не замечал. Поэтому, когда шел новый спектакль, дедушка не имел права отвлечься ни на минуту. Если же пьеса была сыграна много раз, он мог немного отдохнуть. В тот вечер он все же не утерпел и бросил взгляд в партер, чтобы полюбоваться бабушкой, которая в нарядном платье смотрела «Даму с камелиями» из первого ряда. И что же он увидел! Какой-то верзила, сидевший рядом с ней, пытался взять ее за руку, а бабушка в растерянности отстранялась от него. Дедушка тут же выскочил на сцену и, спрыгнув в партер, залепил верзиле пощечину. Тот вскочил с места, и только тогда дедушка понял, что его противник чуть ли не двухметрового роста. Представление, конечно, прервалось, публика кричала, а верзила, как выяснилось позже, это был итальянский инженер, строивший неподалеку мост, стер бы дедушку в порошок, если бы бабушка не упала от ужаса в обморок.

— Он не только избил меня, но еще и назвал циркачом! — кипятился дедушка всякий раз, когда рассказывал эту историю.

Поэтому он теперь радовался, что итальянцам достается на фронте.

— Может быть, внуку или племяннику того негодяя, — говорил он, — всыпают сейчас хорошенько наши солдатики.

Кроме того, дедушку страшно обрадовало, что Великая Антигона, несмотря на свои шестьдесят с хвостиком, надела опять фустанеллу и поет в театре патриотические песни.

— Как-нибудь, Петрос, ты отведешь меня, немощного старика, в театр, и я повидаюсь с ней за кулисами, — сказал он, и глаза его заблестели.

Когда пала Гьирока́стра, дедушка, Антигона и Петрос решили петь «Шут Муссоли́ни» до тех пор, пока не охрипнут. Но им помешала мама, войдя в комнату с двумя кольцами на ладони. Она попросила Антигону отнести их госпоже Левенди, с которой обо всем договорилась заранее. Их купит англичанин в подарок Леле. Петрос пришел в такое отчаяние, что чуть не расплакался. Подумать только, взяли Гьирокастру, разгромили итальянцев, а маму это нисколько не трогает. Она продает кольца и расстраивается из-за того, что у дяди Ангелоса болит палец. Когда тот вернется с победой, ему будет стыдно за свою сестру. А кроме того, вспоминал Петрос, краснея от негодования, несколько дней назад, когда звонили колокола в честь какой-то победы — неизвестно какой, — мама пришла домой, и тотчас Петрос и папа, жаждавшие узнать последние новости, набросились на нее с вопросами. А мама, пропустив все мимо ушей, сказала папе порицающим тоном: