Петрос идет по городу - [4]
— Ты что сидишь за партой? Ребята уже ушли на войну, — говорит он Петросу.
Снаружи доносятся победные звуки марша.
— Это идет Великая Антигона, — раздается голос дедушки.
Петрос высовывается из окна. По улице шагает его сестра Антигона в фустанелле. Волосы ее накручены на синие тряпочки, концы которых развеваются, как флажки. Она бьет в барабан. За ней целое шествие. Петрос пробирается сквозь толпу. Люди кричат. Он бежит, бежит, спасаясь от их криков… Пытается спрятаться в щель балки. Но кузнечик не стрекочет, а тоже орет, пронзительно, громко. Петрос съеживается, сидя в трещине, зажимает руками уши… Люди толкают его, хотят, как видно, замазать щель пластилином. А кузнечик кричит, надрывается. Кто-то проводит рукой по лбу Петроса…
Он открыл глаза. Возле его кровати стояли мама и Антигона, в новом переднике, с двумя голубыми бантами в волосах, на одинаковом расстоянии от пробора. Петрос тотчас сел в постели. Он, по-видимому, проспал и опаздывает в школу. Но шум и гул он слышал теперь наяву, и мама казалась какой-то напуганной.
— Вставай, одевайся, — сказала она. — Началась война. Разве ты не слышишь сирен?
Глава 2
„СРЕДЬ БЕЗВЕСТНЫХ СЕЛЕНИЙ ГОРДОЛИН“
— Пойду к бакалейщику. Если зайдет дядя Ангелос, скажите ему, что я скоро вернусь.
Папа надел шляпу.
— А я, пожалуй, загляну к Кондояннису.
Дедушка тоже смотрел на улицу из другого окна и бормотал:
— Я же говорил еще вчера… Все время некстати шли у меня короли и портили дело. Пасьянс ни разу не вышел.
С улицы доносились песни и марши. Проезжали грузовики, полные солдат, которые, подбрасывая вверх пилотки, кричали:
— Охи![2] Нет — итальянцам, посмевшим нагло вторгнуться в Грецию!
— Ты свалишься. — Петрос потянул за жакет Антигону, которая, свесившись из окна, посылала воздушные поцелуи солдатам, распевавшим теперь «Средь безвестных селений гордолин», песню, знакомую Петросу еще по школе.
В действительности следовало петь: «Средь безвестных доселе гор, долин победоносно проходит войско». Но Петрос, как и все в классе, до прошлого года пел: «Средь безвестных селений гордолин», считая, что так надо. Какая-то армия — конечно, греческая — победила гордолин, в представлении Петроса и остальных ребят, какой-то народ вроде мирмидонян[3]. И хотя в конце прошлого года у них появился новый учитель пения, записавший слова на доске, ребятам был понятнее собственный вариант, а «Средь безвестных доселе…» им ни о чем не говорило. Итак, солдаты сейчас пели, и Петрос представлял себе, как они, обнажив сабли, бросятся на варваров гордолин и изрубят их.
— Мы, греки, побеждали во всех войнах. Правда, дедушка?
Дедушка не отвечал, стараясь среди военных отыскать дядю Ангелоса.
— У дяди будет звездочка на погонах, так ведь, дедушка?
— Привет героям! — вопила Антигона и бросала полузавядшие маргаритки, стоявшие в вазе на подоконнике, солдатам, которые шли и шли.
Петрос думал раньше, что война — это бесконечный кошмар. Но все оказалось иначе и скорей напоминало праздник, хотя время от времени и выли сирены. Он вполне мог радоваться. И радость от того, что не надо сегодня идти в школу, не оставляла его.
— Посмотри на госпожу Леве́нди, — подтолкнула его Антигона.
Госпожа Левенди, толстуха, с крашеными рыжими волосами, жившая на первом этаже, тащила две огромные сумки.
— Добрый день, госпожа Левенди! — крикнули они ей хором из окна.
Но та даже не повернула головы в их сторону и поспешно скрылась в подъезде.
Мама вернулась от бакалейщика с пустыми руками. В лавке, сказала она, уйма народу, а она не могла стоять в очереди, потому что боялась упустить дядю Ангелоса, который, наверно, после явки на призывной пункт забежит к ним.
— Возможно, он не успеет даже проститься с нами, — всполошилась вдруг мама.
Пришел и папа из конторы «Сливочное, оливковое масло. Г. Кондояннис».
— Контора закрыта. Там нет ни души, — сказал папа так огорченно, что Петрос удивился: чего ему расстраиваться, если и у него тоже вместо понедельника воскресенье?
Петрос хотел побежать на улицу, куда его звал Сотирис, но отец не пустил.
— Мы не знаем, — сказал папа, — что может произойти сегодня. И потом, с минуты на минуту должен прийти попрощаться с нами дядя Ангелос.
Антигоне надоело смотреть в окно, и она стала примерять перед зеркалом белый платок, прикрепляя его заколками к волосам.
— Мама, с какого возраста берут добровольцев в медицинские сестры?
Мама ничего не ответила; сидя на полу, она рылась в нижних ящиках буфета. Вытаскивала бумажные мешочки, раскрыв их, заглядывала внутрь и опять прятала в буфет. Из взрослых она нервничала больше всех. Может быть, потому что для нее никогда не было праздников. Всегда, и в воскресенье и на рождество, у нее находилась масса работы. И даже теперь, во время войны.
— Три кило фасоли… два кило сахара… полкило чечевицы… горсточка миндаля… кило муки, — бормотала она, проверяя содержимое мешочков.
Что на нее нашло? Почему она бережно собирает все, что завалялось в буфете?
