Петр Великий как законодатель. Исследование законодательного процесса в России в эпоху реформ первой четверти XVIII века - [26]
Входя в детали государственного управления, присутствуя на заседаниях Сената, на военных советах, среди боевых действий войск, на стройках и при спуске кораблей, в церквах на богослужениях, на семейных торжествах у знатных людей и у простых мастеров, на фабриках и заводах, на верфях, при пытках и казни преступников, Петр имел возможность наблюдать за всеми проявлениями жизни и у себя в записной книжке отмечал то, что нуждалось в законодательной регламентировке.
В Кабинете Петра Великого, I отделении, книге 52[208] сохраняется целый футляр с записными книжками Петра, в которых он делал для памяти пометки, выраставшие впоследствии в закон. В эти книжки, наряду с темами будущих законов, заносились и заметки, проливающие свет на отдельные стороны воззрений их автора, тоже нашедшие отражение в законе. Вот ряд таких лаконических nota bene: «О греческом падении от презрения войны, римское – от разоренья Карфагена»[209]. Впоследствии первая мысль нашла свое отражение в речи царя, произнесенной им в Троицком соборе в Петербурге во время торжеств после заключения Ништадтского мира 22 октября 1721 года. Она была положена в основание политики Петра в последний период его царствования. «Надлежит бога всею крепостию благодарить, – объявляет торжественно царь, – однакож, надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле, дабы с нами не так сталось, как с монархией греческой»[210].
В другом месте Петр набросал: «Чтоб написать книгу о ханжах и изъявить блаженства» – и прибавил два характерных замечания: «Також не противились мученики в светских делах»[211] и «Против атеистов. Буде мнят, что законы смышленные, то для чего животное одно другое ест и мы. На что такое бедство им зделано?»[212]
Первая из этих заметок потом вызвала постановку в законодательном порядке вопроса «о монашестве» во всем его объеме. Из других заметок Петра видно, что его заботили в этом отношении два вопроса: первый – [необходимость] если не парализовать вовсе, то во всяком случае ослабить распространение в русском народе монашества; второй – существующее монашество поставить в нормальные условия в смысле труда и морали. «Вытолковать, – писал Петр, – всякому[, что] исполнение звания есть спасение, а не монашество». «О молодых подумать в Синоде, понеже зело много есть убийства младенцев, ибо зело дорого дают о вычищенье нужных мест[213], понеже там множество оных погребается»[214]. Последнее краткое распоряжение Петра, явившееся результатом знания подлинной жизни, вытекавшее из взглядов его на ханжество, доказывает, что Петр умел видеть вещи в их истинном свете и называть их своими именами. Вследствие этого оно [указанное распоряжение], несмотря на свою убийственно откровенную формулировку, нашло отражение в общем законе об устройстве церкви – Духовном регламенте. На подлиннике написанного Петром текста есть пометка: «Сие записано в Духовный регламент»[215].
Та же забота о поддержании на большой моральной высоте лиц духовного чина нашла свое выражение даже в статье Морского устава, написанной собственной рукой Петра: «Священник должен прежде всех себя содержать добрым христианским житием, во образ всем, и имеет блюстися, дабы не прельщать людей непостоянством или притворною святостью, и бегать корысти яко корня всех злых»[216].
Пометки в записных книжках Петра I, содержавшие законодательную инициативу, касались всех сторон жизни, будь то воспитание юношества или приказание добыть какой-либо технический секрет. Вот несколько примеров: «О краткой истории для внушения молодым после азбуки о теперешних и старых делах»[217]; «О жидах из Италии – к Азову торговать и места дать»[218]; «О гробах дубовых»; «О школах воинских и торговых и протчих»[219]; «О кожевных заводах»; «О махине водяной, что видели у Гааги»; «Купить секрет, как кишки делать», «Ребят маленких обучать не только на море, но и дома по моделям»[220].
Приведенные нами для примера заметки законодательного характера, проливающие свет на моменты зарождения закона, занесенные в личные записные книжки царя, не имели еще официального значения. Они приобретали другой уже характер, когда в виде меморий, реестров или кратких указов пересылались в Сенат. Темы будущих, еще только намеченных законов в таких случаях переписывались в форме реестров, на которых, по мере составления указов, делались пометки об исполнении: «указ дан», «сделано», «приказано г[енерал] – л[ейтенанту] Егузинскому[221]» и т. п.[222] Такие реестры имеются в большом количестве как в фонде «Подлинных именных высочайших указов и повелений» бывшего Архива Правительствующего Сената, так и среди дел Кабинета Петра Великого. Вот несколько примеров: «О приказе, как сводить пункты о Морском уставе», «О пунктах сарваиру», «О посылке в Сибирь для ведения Камчатки», «Ответ на сорбоннское письмо, понеже я обещал», «О точении стекол мельницами, как в Англии, також, не возьмут ли наших заводов»[223]. Или еще: «О дороге», «О бородах и платье», «О пытках. Определить, каким делам быть в Преображенском приказе»[224].
Такие реестры имели обыкновенно много пунктов, от десяти до пятнадцати и более. Иногда в отдельных пунктах уже содержалось изложение законопроекта и, по мере издания указов, эти пункты вычеркивались. Примеры: «Монахов оставить, сколько пристойно для служения больным, а прочим питаться работою, у монастыря пашнею, как деловые люди», «Чтоб тщится на деньги свои товары продавать, нежели товар на товар менять», «Чтоб далние компании не голосно сперва заводить»
