Петр Иванович - [182]

И вот он сидит и снова слушает игру Ларионовича, который великолепно исполняет свое соло. Он играет соль-мажорную арию Иоганна Себастьяна Баха. Музыкант едва успел доиграть эту прекрасную арию до половины, как вдруг двери распахнулись настежь. Вошла черная «кожанка», за ней – полдюжины красногвардейцев с винтовками наперевес, с примкнутыми штыками. Они сразу расположились у всех выходов.

– Всем оставаться на местах! Никому не покидать помещения! – прокричал тот, что в кожанке.

Затем он в сопровождении двух бойцов совершил обход залы с требованием предъявить документы, которые в России необходимо всегда иметь при себе.

За первым же столиком был обнаружен некто, не имевший при себе бумаг. Его отвели к выходу, под охрану двоих красногвардейцев.

Проверяющие шли дальше, от столика к столику. У выхода собралась уже целая группа лиц без документов, все с побледневшими от страха лицами.

Оркестр, между тем, начал играть вальс.

А количество бледных людей у дверей все увеличивалось.

Теперь уже комиссар в кожанке был в двух столиках от Ребмана.

Тот совершенно спокойно залазит во внутренний карман пиджака – и тут приходит его черед побледнеть: у него тоже нет с собой паспорта! Из-за серебра, и табака, и всех своих подсчетов он забыл его взять, когда надевал другой костюм. Вот уже шесть лет как Ребман в России, а такого с ним еще не случалось: ни в концерт, ни в театр, ни в гости к знакомым, ни даже в церковь – никуда не выходил он без паспорта в кармане. А с тех пор, как начались беспорядки, он его даже перед сном клал на ночной столик. И никогда еще этот документ не был ему так необходим, как сегодня, сейчас, сию минуту – как раз тогда, когда его при нем не оказалось!

Капельмейстер заметил, в чем дело, однако дал понять другу, что это не такая трагедия, как кажется.

Но тут человек в кожанке с сопровождающими его гвардейцами подошел к столику Ребмана:

– Ваши бумаги, товарищ?

Он произнес это очень вежливо и совсем негромко.

– К сожалению, их у меня при себе нет, – так же вежливо ответил Ребман и объяснил, как все вышло. – Но я не русский, я – швейцарец…

Комиссар указал в сторону двери:

– Попрошу!

И Ребману показалось, что все теперь смотрят на него, указывая пальцем: «Вот, попалась наконец-то птичка прямо кошке в лапы!»

На этом проверка документов завершилась. Задержанных вывели под конвоем.

Сколько раз Ребман наблюдал, как десяток или два бледных фигур в окружении красногвардейцев входили в здание ЧК на Лубянке. При этом у него каждый раз мурашки пробегали по спине: «А что, если я следующий?» Но он тут же забывал об этом, и табак оставался на своем месте, он его даже не переупаковывал. А теперь ко всему прочему прибавились еще более опасные вещи!

Когда они проходили по Милютинскому проезду, Ребман сделал еще одну попытку:

– Товарищ комиссар, – обратился он к «кожанке», – вот здесь как раз мой дом, позвольте же мне…

– Пошел! – прозвучал короткий и уже вовсе не вежливый ответ.

И тут Ребману стало не по себе: если уж привели в ЧК и стали допрашивать – твоя песенка спета, никакой Михаил Ильич не поможет. Он и сам достаточно ясно дал это понять: «Даже и не звони мне, если что-то произойдет – я и пальцем не пошевелю, я вообще тебя не знаю!»

Группа медленно идет сквозь дождь. Никто не говорит ни слова. Никто не знает, что его ждет и кто идет рядом. И комиссар, и красногвардейцы тоже этого не знают. Они просто исполнили приказ. А что будет дальше, уже не их дело.

Тут раздалась команда: «Стой, нам сюда!»

И когда Ребман поднял голову, у него по спине потекли струйки холодного пота: это действительно здание ЧК!

Они проходят в помещение комиссариата.

Открылась дверь. Всех арестантов затолкали за решетку, в помещение, уже переполненное людьми.

– Если не хотите простоять всю ночь, придется лечь на пол, – сказал один из красногвардейцев.

Когда дверь закрылась, Ребман собрал все свое мужество и попросил разрешения позвонить по телефону.

– Кому? – поинтересовался комиссар, который уже успел повесить куртку и фуражку на вешалку, снять пистолет и сесть за стол.

Ребман назвал имя той, которую раньше считал обыкновенной стенографисткой и которая потом оказалась одним из руководителей большевистской партии.

Комиссар осекся:

– Что вам нужно от Анны Гавриловны? Вы с ней знакомы?

– Я у нее квартирую.

Тогда комиссар указал на телефонный аппарат, стоявший рядом с ним на столе.

Затем приказал охране:

– Закройте дверь!

Ребман снял трубку и попросил соединить его с номером 24–55.

– Двадцать че-ты-ре-пять-де-сят-пять? – медленно повторила телефонистка.

– Да, пожалуйста!

Прошла, казалось, целая вечность, пока на другом конце провода не отозвался заспанный голос:

– Это вы, Екатерина Андреевна?

– Кто это говорит?

– Это я, Петр Иванович. Анюта дома? А Маруся?

– Нет, они в театре, – донеслось в ответ.

– А когда придут домой?

– Не знаю. Но наверняка поздно. А в чем дело?

Ребман попытался вкратце изложить суть.

Но хозяйка сразу его оборвала:

– С ЧК мы не желаем связываться, это слишком опасно!

И повесила трубку.

Ребман чуть было не рассмеялся.

– Ну и что? – спросил комиссар.

– Дома одна мать. Старая дама до сих пор не знает, кто ее дочь.