Петр II - [58]

В передаче Маньяна речь, произнесенная Долгоруким во время церемонии сговора, звучала так. «Вчера я был твоим дядей, — обращался князь к княжне Екатерине, — а сегодня ты моя верховная повелительница, и я всегда буду твоим верным слугой. Позволь же мне поэтому подать тебе один совет: не смотри на своего августейшего супруга как на супруга только, но скорее всего как на своего верховного владыку и заботься лишь о том, что может быть ему приятно. Семья твоя, правда, многочисленна, но благодаря Бога, у нее нет недостатка ни в богатстве, ни в должностях; таким образом, если станут у тебя ходатайствовать об оказании кому-либо милостей, заяви себя склоняющейся не столько в сторону имени, сколько в сторону бедности, то есть в сторону тех, кого заслуги и добродетель делают достойными милостей; тогда ты найдешь истинный смысл жить вечно счастливой, что я и желаю тебе».[149]

Речь, как видим, вполне соответствовала характеристике В. В. Долгорукого, данной К. Рондо, — она проникновенна и одновременно пронизана духом государственности, принадлежит по-настоящему государственному мужу, дававшему племяннице совет быть милосердной и ответственной перед подданными. Это позволяет выделить оратора из клана Долгоруких — в большинстве своем людей столь же мелочных, сколь и алчных. Еще до помолвки, в феврале 1729 года, де Лириа доносил о ропоте против Долгоруких: «Все очень недовольны чрезмерною властью дома Долгоруких, которые управляют всем с крайним произволом. Фаворит (князь Иван Долгорукий. — Н. П.), уверенный в царской к нему любви, не следует за его величеством с должным рвением, но большую часть времени проводит в собственных удовольствиях».[150] «Начинают слышаться жалобы на высокомерие Долгоруких, которые удаляют всех, кто приглянулся царю, как, например, молодой камергер Бутурлин (зять фельдмаршала)», — доносил Маньян 2 мая 1729 года.

К. Рондо извещал 20 мая 1729 года о вызывающей роскоши, в которой живет фаворит: она «постоянно возбуждает удивление простонародья, но какую услугу такая расточительность может оказать его государю — представить себе не могу». Маньян подтверждает суждения своих коллег: Долгорукие, осыпанные милостями, «не щадят ничего, чтобы извлечь всевозможные выгоды из своего положения».[151]

Особенное раздражение вызывала ненасытная жадность будущего тестя царя — князь Алексей исхлопотал у императора дорогой подарок в 12 тысяч крепостных дворов, то есть около 50 тысяч душ мужского пола. Из кремлевских кладовых тесть тащил в свой дом дорогую посуду, драгоценности.

О протесте против этого брака представителей правящей элиты было известно, в том числе и будущему тестю императора. Показательно в этом плане поведение Александра Львовича Нарышкина, племянника Петра Великого, открыто осуждавшего праздное времяпрепровождение Петра II и увлечение им забавами, недостойными императора. За вольные разговоры Нарышкин отделался легким испугом — выдворением из Москвы в одну из подмосковных деревень. Но и там он не угомонился.

Некий дворянин Козлов уговаривал Александра Львовича ехать к императору на поклонение, но тот упорствовал и наговорил еще больше дерзостей: «Что мне ему с чего поклоняться? Я и почитать его не хочу; я сам таков же, как и он, и думая на царстве сидеть, как он, отец мой государством правил, дай мне вытти из этой нужды, я знаю что сделать». Об этом разговоре стало известно властям.

За подобные речи положена была дыба. Но император проявил милосердие к смельчаку, и тот был сослан в 1729 году в дальнюю деревню.

Во время помолвки А. Г. Долгорукий опасался открытого взрыва. На всякий случай он позаботился об обеспечении своей безопасности. У всех выходов из дворца были расположены войска, в зале поставлены гренадеры с заряженными ружьями. Однако обошлось без эксцессов.[152]

До желаемого финала Алексею Григорьевичу оставалось сделать лишь один шаг — свадьба была назначена на январь 1730 года. Приходилось набраться терпения в ожидании радостного дня, когда он станет тестем императора. Впрочем, забот не убавилось и в эти томительные дни, но это были приятные хлопоты: например, срочно реставрировались кремлевские палаты, в которых предполагалось совершить торжество. На их роскошное убранство не жалели денег. И лишь у двоих ожидаемые торжества не вызывали никакой радости — у жениха и невесты. Петр, как мы поняли, не питал нежных чувств к будущей супруге; Екатерина же Долгорукая была страстно влюблена в графа Мелезима, так что отец принес чувство дочери в жертву собственным честолюбивым замыслам.[153] Недалекий князь Алексей не разглядел того, что заметил иностранный наблюдатель и что не сулило счастливой семейной жизни: «Царь не имеет к ней (невесте. — Н. П.) ни капли любви и относится к ней весьма равнодушно; кроме того, он начинает ненавидеть дом Долгоруких и сохраняет еще тень любви только к фавориту. Ему еще не достает решимости, лишь только он обнаружит ее, погибли оба (фаворит и невеста. — Н. П.), и здесь произойдут новые и ужасные перемены».

Возникает вопрос: почему же Петр, очевидно не любивший своей невесты, вопреки собственному желанию, все же согласился выполнять волю Долгоруких? Этот вопрос должен был волновать современников, но ответить на него попытался лишь один из них — герцог де Лириа.