Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3 - [38]

Федор Алексеевич стал не спеша снимать полушубок, шарф. Распахнулась дверь кабинета, выскочила, улыбаясь, молодая женщина в вельветовых джинсах с какой–то бумагой в руке и прошумела листом мимо Романычева, часто стуча каблуками по паркету.

— Ух ты, быстрая какая! — засмеялся ей вслед Федор Алексеевич.

Секретарша клацнула клавишей переговорного устройства и сказала:

— Николай Николаевич, Романычев…

— Минутку! — услышал Федор Алексеевич из аппарата.

Ответив секретарше, Николай Николаевич взглянул на телефон, смотрел некоторое время на него, тихонько поднял трубку, услышал протяжный гудок и бросил назад на рычаги. Никонов усмехнулся над собой, снял снова трубку и начал быстро набирать хорошо знакомый служебный номер Ирины, сестры жены. Жена умерла четыре года назад.

Ирина, можно сказать, воспитывала сына Николая Николаевича, в два года оставшегося без матери. Сейчас ему было шесть лет, и он звал мамой Ирину.

Николай Николаевич женился поздно, было ему тогда под сорок. Жену взял на тринадцать лет моложе, а через пять лет она умерла. Сестра ее, Ирина, как раз в то время разводилась с мужем и, чтоб забыться, все свободное время возилась с двухлетним Ромкой, своих детей у нее не было. Когда Никонов задерживался на работе, Ирина забирала мальчика из детского сада, кормила, укладывала спать, ставила кофе и дожидалась Никонова. Они неторопливо пили кофе, разговаривали. Ирина обычно рассказывала, как у нее прошел день, работала она инженером в техотделе завода и, в общем–то, мало происшествий было в ее жизни, но то ли Ирина умела хорошо рассказывать о будничных делах, то ли после дневной суеты приятно было просто сидеть, слушать голос молодой женщины. Николай Николаевич всегда с удовольствием поддерживал разговор, изредка спрашивал о ком–нибудь из сотрудников Ирины. Их он давно уже знал заочно. Посидев часов до одиннадцати, Ирина поднималась, говоря:

— Пора, пора! Засиделась опять!

— Ты и здесь ночевать можешь. Места много! Хоть в той комнате, хоть в этой! — как бы равнодушно говорил Николай Николаевич.

— Нет, нет! Тут недалеко… Десять минут… — отказывалась Ирина.

Николай Николаевич провожал ее до автобусной остановки. По дороге они молчали. И молчание это было неловким.

В последний месяц Никонов особенно часто стал задерживаться на работе, но задерживался не надолго.

Не успевала Ирина покормить Ромку, как появлялся он, извиняясь, что опять побеспокоил ее. Ирина почти всегда сразу намеревалась уйти, но Ромка не пускал ее, и она шутила, мол, придется кормить вас, мужики, а то с голоду пропадете.

А молчание по дороге к автобусной остановке становилось все тягостней.

Услышав в трубке голос Ирины, Николай Николаевич все же спросил, чувствуя нервный холодок в груди:

— Ирина?

— Да…

Никонов молчал, не зная, как заговорить. Ирина тоже молчала, потом спросила:

— Ромку взять нужно? Да, Николай Николаевич?

— Да–да! — быстро выдохнул он. — Опять, черт, придется задержаться…

— Вы не беспокойтесь! — заверила его Ирина. — Я заберу…

И опять наступило молчание.

— Ну… до вечера… — сказала Ирина.

— Погоди! — вскрикнул Никонов. — Ирина! — быстро заговорил он. — Я с тобой поговорить хотел, вечером… Ну да, ладно… Я сейчас… Я давно… Понимаешь, Ромка давно тебя мамой зовет… Ну понимаешь… будь мамой… не уходи от нас вечером! Оставайся навсегда! Понимаешь, навсегда!

Из трубки бил в ухо шорох, потрескивание. Николаю Николаевичу показалось, что сейчас он услышит частые гудки, он испугался и почти закричал:

— Ты возьмешь Ромку? Ты возьмешь, Ирина?

— Я возьму, возьму! — быстро ответила она. — До вечера!

И положила трубку.

Никонов посидел мгновение, поднялся и подошел к окну, сжимая ладонью левую сторону груди под пиджаком, старался унять колотящееся сердце. «Как глупо! — с горечью и стыдом вспоминал он разговор с Ириной. — Будь мамой! Не мог по–человечески сказать, старый черт! Седина в голову, а бес в бороду… А почему бес в бороду? Может, еще куда? А черт с ним, с бесом!..»

Николай Николаевич пригладил рукой зачесанные назад седые волосы и открыл дверь в приемную.

— Входите! — пригласил он Федора Алексеевича и только что вошедшего начальника мехколонны.

Никонов, когда к нему вошли Романычев и начальник мехколонны, имел озабоченный вид. Он усадил начальников к столу, сделал попытку улыбнуться, отводя глаза в сторону, как всегда перед началом разговора, и провел рукой по волосам. Федор Алексеевич догадался по этому жесту, что их ожидает какое–то новое нелегкое задание, и заранее нахмурился, прикидывая, какие в таком случае можно выбить привилегии для своего строительно–монтажного поезда.

Романычев, прежде чем стать начальником СМП, работал в министерстве транспортного строительства. Туда он получил направление из института. Несколько лет, несмотря на репутацию делового и энергичного человека, он почти не двигался по служебной лестнице. Был мальчиком на побегушках, как говорил он своим друзьям. Ему посоветовали года два поработать в Сибири, сделать весомее биографию, а потом возвращаться в Москву. Федор Алексеевич так и сделал. Как только открылась вакансия начальника СМП, он попросился в Сибирь. Это было полтора года назад. Приехал Федор Алексеевич один, без семьи. Все понимали, что в управлении он человек временный, но, несмотря на это, Федор Алексеевич пришелся по душе Никонову, стал чуть ли не его любимцем. Недоброжелатели поговаривали, что Николай Николаевич лебезит перед Романычевым, опасаясь его связей в министерстве, да и знает, что Федор Алексеевич все равно вернется в Москву на более высокий пост, а там кто предугадает, не окажется ли он, Никонов, в зависимости от Романычева. Но они были неправы. Никонову нравился новый начальник поезда. Федор Алексеевич был человек немногословный, с энергичным лицом, одевался всегда опрятно и по моде, про него говорили, что он на прием рабочих по личным вопросам обязательно надевает бархатный пиджак, белую сорочку и галстук. Таким должен быть современный руководитель, считал Николай Николаевич.