Петербургский ковчег - [4]

Шрифт
Интервал

В комнатке, где Жорж жил, гувернер устроил себе настоящий кабинет и ставил там таинственные опыты. В кабинете были во множестве пробирки, колбочки, амфорки с химическими веществами, тигельки и старые книги. Жорж, человек образованный и современный, большой почитатель идей Канта, занимался... алхимией и, безусловно, верил в возможность получения философского камня — могущего излечить от любой болезни. По всей вероятности, философский камень — было последнее средство, на какое еще мог рассчитывать Жорж Дидье в своей давней борьбе с недугом. Падучая просто изматывала гувернера, приступы повторялись один-два раза в месяц, и Жоржу казалось, что самочувствие его становится все хуже. А опыты по изучению природы вещей, таинств превращения материи, как и во всех случаях со средневековыми учеными, не приводили к мало-мальски ощутимым успехам; философский камень, мифическая панацея, оставался только призрачной мечтой... В конце концов Жорж списался с известным доктором Мюнихом из Лейпцига и уехал лечиться. Все свои пробирки, амфорки и тигельки, а также некоторые книги гувернер оставил в усадьбе. Данила Игнатьевич не выбросил все это наследство только потому, что полагал: Дидье за своими вещами вернется. Но гувернер-француз не возвращался. Либо под присмотром доктора Мюниха он излечился совершенно, и необходимость в философском камне отпала, либо — наоборот... впрочем, в этом случае необходимость в философском камне тоже отпадает...

Если Данила Игнатьевич не ценил вещей, оставшихся после «малохольного» гувернера, то юный Аполлон напротив — почитал их за великое богатство. Лабораторную посуду, все эти склянки, сияющие чистотой, мальчик перебирал с любовью; старые ветхие книги перелистывал с трепетом; закрывая глаза, вдыхал волнующий запах пожелтевших, с истрепанными уголками страниц. И даже сам пробовал тайком ставить кое-какие опыты. Как выяснилось по прошествии времени, Аполлон очень был привязан к болезненному Жоржу и скучал по нему; гувернеру удалось заложить в мальчика бесценное зерно — тягу к науке, к искусствам, к знанию.

Больше матушка не выписывала для младшего сына учителей и воспитателей, посчитав, что полученного уже образования Аполлону вполне достаточно. Женщина она была по-своему мудрая, звезд с небес не хватала. И не оспаривала истину: от многого ума многие печали...

Однако Аполлону уже и не требовались учителя, поскольку в него было заложено зерно. Он учился сам и в постижении некоторых наук довольно преуспел. Легче других ему давались история, философия и языки.

Кроме опытов на ниве алхимии, Аполлон обращался к опытам литературным. И обнаружил явно блистательное перо. По молодости лет, по неискушенности разума Аполлон еще не видел этой блистательности собственного пера. Но ее сразу подметил господин Кучинский — владелец соседнего имения, отец двух дочерей. И указал Аполлону на несомненное его дарование, которое посоветовал развивать и, естественно, попутно набираться жизненного опыта, — поскольку литературное дарование (как и любое дарование) без жизненного опыта мало что значит.

Как раз в это время над отечеством сгустились тучи — «большая армия» Наполеона перешла Неман. В Петербурге, в Москве и в других крупных городах России пролилось море патриотизма; но когда маршалы Бонапарта стали одну за другой подминать под себя российские губернии, патриотизм сменился едва ли не паникой. Дворяне Петербурга и окрестностей спешно засобирались куда-нибудь в глушь: под Архангельск или за Волгу... К счастью, французский император избрал для своей армии направление на Москву, и петербуржцы, к коим относили себя также и Романовы, успокоились.

Понятное дело, когда отец твой уходит в ополчение (на семейном совете решили Аркадия оставить дома — как опору на время отсутствия отца), а вся страна только и живет, что вестями с театра военных действий, двенадцатилетнему мальчику не до литературных опытов и не до совершенствования философских знаний. Учебу Аполлон забросил...

Пришла зима. Голодные замерзающие войска Бонапарта откатились на запад. Приказчик Трифон привез на крестьянских дровнях больного Данилу Игнатьевича. Аполлон помнил, как в этот морозный день отвратительно, вызывающе каркали вороны... Теперь в доме только и забот было, как выходить отца. Но Данила Игнатьевич не на много пережил славного главнокомандующего князя Кутузова. А вслед за отцом скончалась и мать.

Несколько лет юный Аполлон Данилович находился как бы на попечении графа Кучинского — того самого, из соседнего поместья. Но от Карпа Коробейникова, управляющего, принимал отчеты сам и спрашивал с него довольно строго...

Брат Аркадий в дела поместья не вникал — они его раздражали; он вел совершенно уединенный образ жизни, занятый лишь собственным несчастьем; единственное, что отвлекало его от мучительных переживаний по поводу своего положения, зависимого даже от слуг, подносящих судно, — это чтение; брат читал в основном французские романы, рассчитанные на самую незатейливую публику и не требующие напряженной деятельности ума.

Горе блекнет быстрее, когда ты еще в нежном возрасте, когда рядом случаются люди, готовые отнестись к тебе как к сыну... У Кучинских была обширная библиотека, и граф всячески поощрял самостоятельные занятия Аполлона в этой библиотеке; в отличие от брата Аполлон уделял внимание книгам серьезным, — которых какая-нибудь малограмотная кухарка бежит, как бес ладана; дочкам своим граф ставил Аполлона в пример. Быть может, старый Кучинский видел в Аполлоне будущего зятя: у мальчишки триста душ (старшего брата, калеку Аркадия, граф уже в расчет не брал) да у Кучинских столько же; можно удачную составить партию; и потому был с Аполлоном неизменно предупредителен и ласков, а может, человек совестливый, милосердный, жалел сироту...


Еще от автора Сергей Михайлович Зайцев
Пепел и снег

Остросюжетный исторический роман о молодом лекаре, полоцком дворянине, попавшем в водоворот событий 1812 года: тылы наполеоновской армии, поле боя близ Бородина, горящая Москва, отданная во власть мародёрам, и берега Березины. Самые драматические эпизоды войны... Это роман о жизни и смерти, о милосердии и жестокости, о любви и ненависти...


Рыцари моря

Молодой боярин не побоялся сказать правду в глаза самому Иоанну Грозному. Суд скор - герой в Соловках. После двух лет заточения ему удается бежать на Мурман; он становится капером - белым рыцарем моря…


Секира и меч

Герой романа, человек чести, в силу сложившихся обстоятельств гоним обществом и вынужден скрываться в лесах. Он единственный, кто имеет достаточно мужества и сил отплатить князю и его людям за то зло, что они совершили. Пройдет время, и герой-русич волей судьбы станет участником первого крестового похода…


Седьмая печать

Роман переносит читателя в Петербург второй половины XIX столетия и погружает в водоворот сложных событий, которые и по сей день ещё не получили однозначной оценки историков. В России один за другим проходят кровавые террористические акты. Лучшие силы из императорского окружения брошены на борьбу с непримиримым «внутренним врагом»...


Варяжский круг

Новый исторический роман Сергея Зайцева уводит читателя в глубокое средневековье – в XII век, в годы правления киевского князя Владимира Мономаха. Автор в увлекательной форме повествует о приключениях и испытаниях, выпавших на долю его юного героя. Это настоящая одиссея, полная опасностей, неожиданностей, потерь, баталий, подвигов И нежной любви. Это битва с волками в ночной степи, это невольничьи цепи, это рэкетиры на средневековых константинопольских рынках. «Варяжский круг» – остросюжетное повествование, построенное на богатом историческом материале.


Побеждая — оглянись

В романе описаны реальные события из ранней истории восточных славян (IV век), когда они ещё были известны под именем «анты». Быть может, с этих легендарных времён и началось извечное противостояние славян и германцев. Анты, обороняясь, наносят сокрушающее поражение остготам короля Германариха, и его держава гибнет под натиском гуннов. Вместе с гуннскими ордами идут в поход и некоторые славянские племена...


Рекомендуем почитать
За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


Сквозь бурю

Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.