Петербургские апокрифы - [45]
— Здравствуйте, — сказал кто-то за Мишиной спиной. Он оглянулся и не сразу узнал улыбающегося Юнонова.
— Вот вы где, виновник сегодняшнего торжества, — сказал Юнонов. — Мы только что открывали ваше кафе и любовались вашими медальонами. Очень сильно, но где вы нашли себе натуры? Ведь нельзя же все это выдумать. Вы мне дайте адреса натур, меня очень интересует, особенно женщина, вся в черном, с будто стеклянными глазами.>{46}
— Я не знаю, у меня нет адресов. Я работал так, без натуры, — смущенно отвечал Гавриилов.
— Ну, значит у вас богатая память и огромный опыт. Этого нельзя было бы предположить, глядя на вас. А может быть, все-таки дадите какие-нибудь указания, cher mêtre?>{47} — улыбаясь и с нескрываемым любопытством разглядывая Мишу пристальными блестящими глазами, говорил Юнонов.
— Может быть, вы позволите познакомить вас с моими друзьями и не откажетесь выпить с нами бокал шампанского за ваш отличный успех? — спросил Юнонов после нескольких минут молчания.
Не дожидаясь Мишиного ответа, он протянул руку, чтобы помочь Мише слезть с высокого табурета, и увел его в соседнюю комнату, где за угловым столиком у непочатой бутылки шампанского сидели румяный студент, которого сманивал он в «Альказар» на вечере у Ивяковых, и господин небольшого роста с черными усиками. Юнонов церемонно познакомил их с Гаврииловым и разлил шампанское по бокалам. Все торжественно чокнулись с Мишей.
— За наше просвещение и вразумление, — хихикнул господин с черными усиками.
— Вы, Эдуард Семенович, господина Гавриилова не обижайте, это мой друг, предупреждаю, — серьезно сказал Юнонов. Румяный студент улыбался, а господин сконфуженно бормотал:
— Много же у вас друзей.
Но скоро разговор принял характер мирный; говорили, главным образом, Юнонов и Эдуард Семенович; они знали чуть ли не всех присутствующих мужчин и дам; о каждом находили они рассказать какой-нибудь забавный и непристойный анекдот.
И веселая остроумная болтовня, переполненная скабрезными намеками, но лишенная всякой безвкусной грубости и цинизма, пьянила Мишу чуть ли не больше, чем шампанское, которое подливал ему Юнонов.
После шампанского пили кофе, и в узких рюмках переливался зеленый шартрез.
На столиках зажгли свечи, так как электричество уже погасло. Эдуард Семенович рассказывал, немного хвастаясь, о своих собственных приключениях.
— Эдинька, не врите, — лениво промолвил Юнонов и, наклонясь к Гавриилову, достаточно громко добавил: — Ведь он воображает себя красавцем, вторым Антиноем. При такой фигуре мечтает покорить всех и вся своей красотой.
— Нехорошо так явно выказывать свою ревность, влюбленный поэт, — засмеялся Эдуард Семенович. — А все-таки ваш Сашок — порядочная дрянь, сколько бы поэм вы не посвящали.
Юнонов медленно тянул из своей рюмки ликер, посмотрел задумчиво на свечку и совершенно неожиданно запустил рюмкой прямо в лицо Эдуарду Семеновичу.
Тот как-то пискнул и стал поспешно вытирать стекавшую с носа тяжелыми каплями жидкость.
Толстая негритянка за соседним столом восторженно крикнула «bravo» и захлопала в ладоши.
Гавриилов и студент сконфуженно поднялись с своих мест, не зная что делать.
Юнонов отошел к окну и, отогнув занавеску, прижался лицом к замерзшему стеклу, а когда Миша подошел к нему, он заметил, что тот плачет.
— Но, Боже мой, что же такого я сказал. Пошутить нельзя, — будто оправдываясь, лопотал Эдуард Семенович, окруженный посетителями и официантами.
Кто-то советовал составить протокол. Толстый полковник, никем не слушаемый, повторял:
— Требуйте сатисфакции. К барьеру, и больше ничего.
Пришел monsieur Шарль и вежливо, но настойчиво просил разойтись, ссылаясь на господина пристава, который уже справлялся.
Студент, взяв под руку Мишу и Юнонова, вытиравшего коричневым шелковым платком глаза, повел их к передней; там их нагнал Эдуард Семенович и, торопливо натягивая шубу, спрашивал, будто ничего не произошло.
— Ну, куда ж мы теперь отправимся?
— В «Петропавловск», — мрачно ответил Юнонов капризным тоном.
— Отлично, отлично; приятные воспоминания имею об этом благочестивом заведении, — подобострастно юлил Эдуард Семенович.
Узкими, темными, заваленными снегом переулками прошли к деревянному двухэтажному дому с глухими ставнями на окнах и фонарем над дверью.
Это был ночной трактир «Петропавловск».
— Привет тебе…>{48} — фальцетом запел Эдуард Семенович.
— Какой вы милый, Эдичка, хотя и шут гороховый, — сказал Юнонов, всю дорогу мрачно молчавший.
— Ну, вот и помирились, и славно! — ликовал Эдичка.
В общем зале трактира тускло горела полуспущенная висячая лампа. Рыжий, толстый хозяин за стойкой громко ежесекундно зевал, крестя рот; в темноте кто-то спал; на лавке за столиками сидело несколько извозчиков, компания подозрительного вида молодых людей, которые развязно смеялись все разом как по команде, и какой-то старик с накрашенной девицей в кудельках. Старик пил чай и медленно рассказывал:
— А перчатки-то у меня не простые, из тройной шерсти. Накось, посмотри сама.
