Петербургские апокрифы - [39]

— Ты сама убежала куда-то, — несмело оправдывался Александр Николаевич: — тут уж звонок был. Я не знал, как пройти. Ведь мне начинать. Да вот взялся меня проводить господин…

Он сделал паузу, видимо, забыв фамилию, и указал рукой на Мишу.

— Господи, да ведь мы с ним знакомы. Вы меня не узнали? — воскликнула Тата, несколько забыв свою серьезность.

— Нет, я узнал вас, — ответил Миша.

— Ну, пойдемте, пойдемте, пора, — заторопился Александр Николаевич, и они втроем продолжали прерванный путь.

За кулисами стояла обычная суета.

Бегали распорядители; актер во фраке пробовал голос; какие-то исполнительницы в бальных платьях пили с блюдечек чай и ели бутерброды.

Кучеров тотчас же дал Мише какое-то поручение.

Тата тоже что-то делала, и, сталкиваясь в этой беготне, они улыбались друг другу и перекидывались словами.

Наконец раздался последний звонок.

— Александр Николаевич, пожалуйте сюда, — крикнул Кучеров.

Ивяков слегка дрожащими руками вытащил тетрадь с речью, которой он должен был открыть концерт, и расправил веером бороду.

— Галстух, папочка, — зашептала Тата и бросилась поправлять сбившийся галстух, а потом быстро, мелким крестом, перекрестила отца.

— Господи, как я боюсь, — шептала она, прохаживаясь около лесенки.

В зале захлопали.

Миша, прислонясь к колонне, слушал доносившиеся из залы сначала тихие, потом все более и более пламенные слова о красоте жизни, о светлой радости, о ненависти к уродству и страданию и смотрел на взволнованное, покрасневшее, со слезами на ресницах, лицо Таты, стоявшей против него.

— Ну, слава Богу, кажется, все благополучно, — облегченно вздохнув, промолвила Тата и радостно улыбнулась.

— Почему вы так волнуетесь? Ведь Александру Николаевичу часто приходится выступать как лектору? — спросил Гавриилов.

— Ну, там перед своими студентами, им все хорошо, а здесь такая публика, а он еще о новых течениях вздумал говорить. Когда-то я буду перед публикой играть! Я со страха умру! — болтала Тата уже совсем успокоенная и повеселевшая.

— Вы мне тогда в вагоне совсем другим показались, так, мальчиком лет пятнадцати, а вдруг, оказывается, художник. Папе вы тоже очень понравились.

— Почему «тоже»? — спросил Миша и, спросив, сам сконфузился.

— Какой вы смешной! — протянула Тата и погладила Мишу по рукаву.

— Художники творят красоту своей мечты. Пойдемте за ними и из жизни нашей сотворим красоту,^{34} — донесся голос Александра Николаевича, покрытый громкими аплодисментами.

На верху лесенки показался Александр Николаевич. Он отирал пот со лба, улыбался растерянной и торжествующей улыбкой и, казалось, никого не видел.

— Папочка! — бросилась к нему Тата. — Как ты хорошо говорил сегодня.

— Александр Николаевич, выходите на вызовы, — кричал озабоченно распорядитель.

Миша отошел в сторону.

Пока пели, читали, танцевали, он медленно прохаживался по пустынному коридорчику, между уборными.

Когда начался антракт, Тата пробежала мимо него и кинула:

— Не хотите ли пойти в зал?

— С удовольствием, — ответил Миша, и они пошли, с трудом проталкиваясь среди наполнявшей проходы, поднявшейся с мест, гудевшей сотнями голосов толпы.

Кого-то высматривая, Тата таскала своего кавалера и в буфет, и в гостиные, и опять в зал.

— Фу ты, какая толкучка, невозможно никого найти! — с досадой сказала Тата, зорко оглядываясь по сторонам.

— А кого вы ищете? — сам не зная для чего, спросил Миша.

— Мало ли кого! Вот нескромный вопрос! — засмеялась Тата. — А вот эта дама, кажется, ищет вас. Как она смотрит.

Миша обернулся.

В двух шагах от них стояла Агатова. На ней было черное бархатное платье. Неподвижно смотрели на Мишу расширенные тоскливые глаза.

— Почему эта дама имеет такой траурный вид? — шепнула Тата, с любопытством оглядывая Юлию Михайловну, и потом добавила громко:

— До свиданья, m-eur Гавриилов. Я пойду. Надо папу домой везти. Завтра пятница. Может быть, зайдете к нам? Папа очень хотел бы вас видеть. — И она быстро пошла, оглядываясь несколько раз.

— Ты очень сердишься на меня? — будто с трудом вымолвила Юлия Михайловна, подойдя.

— Ну, полно, что ты. За что? Я жалею, что мне не пришло самому в голову предложить поехать тебе, — как-то растерянно бормотал Миша, чувствуя, что действительно эта неожиданная встреча очень расстроила его.

Они молча прошли несколько шагов.

— Кто это была с тобой? — тихо спросила Агатова.

— Дочь профессора Ивякова, — как-то поспешно ответил Миша.

— Она очень хорошенькая.

— Я ее мало знаю, — пробормотал Миша и досадливо почувствовал, что краснеет.

Когда звонок возвестил начало, Гавриилов почувствовал облегчение и, торопливо усадив Агатову на ее место, пошел отыскивать свое в задних рядах.

Слушая, как читали и пели нежные и страстные слова любви, Миша чувствовал, будто тяжелая льдина надвигалась на него.

— Что с вами, мой друг? — шепнул сидевший рядом Второв. — Вы очень бледны. Вам нехорошо?

— Нет, ничего, ничего! — ответил Миша.

— С кем это вы ходили в антракте? Дама в черном, интересное лицо? — через минуту спросил неугомонный Второв.

— Это Агатова, — хрипло выговорил Миша так громко, что соседи недовольно оглянулись на него.

— Вы скрытны, как опытный заговорщик, мой друг. Браво! Я предсказываю вам смерть на виселице, — смеялся беззвучно Второв над его ухом.