Петербург в царствование Екатерины Великой. Самый умышленный город - [68]

Систему административного управления Петербурга чаще всего критикуют за её крайнюю сложность. Единого органа городского управления не существовало, оно представляло собой скорее совокупность всевозможных контор, департаментов, канцелярий, комиссий, правлений, отвечавших за различные сферы жизни города. Разумеется, эта черта не была уникальной ни для Петербурга, ни для России, а являлась типичной для администрации начала Нового времени по всей Европе. В этой области, как и в других, законодательная деятельность Екатерины, вместо того чтобы сокращать число ведомств или объединять их путём слияния, лишь прибавляла всё новые учреждения с узкой, ограниченной зоной ответственности. При такой сложной организации было непонятно, на что именно распространяется власть тех или иных органов. Основные зоны ответственности оставались вполне определенными, но постоянно возникало множество конкретных проблем, решение которых могло входить в компетенцию сразу нескольких учреждений. Однако необходимо подчеркнуть, что ведомством, которое больше всех других занималось в городе повседневными делами управления, являлась полиция. Горожане контактировали с полицией чаще и по более разнообразным поводам, чем с любыми другими учреждениями.

Изменения в законы, касающиеся города, нередко вносили в запоздалых попытках угнаться за изменившимися условиями. Пока неповоротливая власть шла к тому, чтобы закрепить в законе определенное положение вещей, оно постепенно размывалось и сменялось другим в энергично растущем городе. Этот феномен особенно ярко проявился в вопросе ограничений коммерческой деятельности. Как раз в те периоды, когда открывать в городе новые фабрики строго запрещалось, здесь основали несколько мануфактур, предоставивших рабочие места сотням рабочих. Крестьянам не разрешалось торговать в городе, но массовые нарушения этого закона заставили смягчить его. А неудача сплошной переписи городского населения, призванной заставить беглых крестьян покинуть город, – одна из самых серьёзных по своим последствиям неудач законодателей – пошла на пользу развитию Петербурга. Невзирая на меры, которые должны были препятствовать его естественному росту, город продолжал набираться сил, а население всё прибывало под влиянием мощного притяжения столицы.

Один анекдот, восходящий ко времени Екатерины, также отражает критическое мнение об эффективности городской администрации. Однажды во время вечерней беседы в Эрмитаже государыня хвалила столичное управление за беспристрастие, в котором видела особенное влияние Городового уложения и Устава благочиния 1782 г. Екатерина утверждала, что со знатью и с простолюдинами власти обращаются одинаково.

«– Ну, вряд ли, матушка, это так, – отвечал Нарышкин.

– Я же говорю тебе, Лев Александрович, что так, – возразила императрица, – и если б люди твои и даже ты сам сделали какую несправедливость или ослушание полиции, то и тебе спуску не будет.

– А вот завтра увидим, матушка, – сказал Нарышкин, – я завтра же вечером тебе донесу.

И в самом деле, на другой день чем свет надевает он богатый кафтан со всеми орденами, а сверху накидывает старый, изношенный сюртучишко одного из своих истопников и, нахлобучив дырявую шляпёнку, отправляется пешком на площадь, на которой в то время под навесами продавали всякую живность.

– Господин честной купец, – обратился он к первому попавшемуся ему курятнику, – а по чему продавать цыплят изволишь?

– Живых – по рублю, а битых – по полтинке пару, – грубо отвечал торгаш, с пренебрежением осматривая бедно одетого Нарышкина.

– Ну так, голубчик, убей же мне парочки две живых-то. Курятник тотчас же принялся за дело; цыплят перерезал, ощипал, завернул в бумагу и положил в кулек, а Нарышкин между тем отсчитал ему рубль медными деньгами.

– А разве, барин, с тебя рубль следует? Надобно два.

– А за что ж, голубчик?

– Как за что? За две пары живых цыплят. Ведь я говорил тебе: живые по рублю.

– Хорошо, душенька, но ведь я беру не живых, так за что ж изволишь требовать с меня лишнее?

– Да ведь они были живые.

– Да и те, которых продаёшь ты по полтине за пару, были также живые, ну я и плачу тебе по твоей же цене за битых.

– Ах ты калатырник! – взбесившись, завопил торгаш. – Ах ты шишмонник этакий! Давай по рублю, не то вот господин полицейский разберёт нас!

– А что у вас за шум? – спросил тут же расхаживающий для порядка полицейский.

– Вот, ваше благородие, извольте рассудить нас, – смиренно отвечает Нарышкин, – господин купец продает цыплят живых по рублю, а битых по полтине пару; так чтоб мне, бедному человеку, не платить лишнего, я и велел перебить их и отдаю ему по полтине.

Полицейский вступился за купца и начал тормошить его, уверяя, что купец прав, что цыплята были точно живые и потому должен он заплатить по рублю, а если он не заплатит, так он отведет его в сибирку. Нарышкин откланивался, просил милостивого рассуждения, но решение было неизменно.

– Давай ещё рубль или в сибирку.

Вот тут Лев Александрович, как будто не нарочно, расстегнул сюртук и явился во всем блеске своих почестей, а полицейский в ту же секунду вскинулся на курятника: