Петербург в царствование Екатерины Великой. Самый умышленный город - [26]
Крестьяне, в том числе дворовые и прислуга, составляли крупнейшую социальную группу в Санкт-Петербурге – свыше 35 % от общей численности населения. И в каждом уголке города можно было видеть, что они едва сводят концы с концами. В благополучных районах они работали прислугой у богатых домовладельцев, а селились в подвалах, на чердаках, во всяких пристройках. Но большинство держалось в отдалённых кварталах, в особенности в нищих убогих слободках, росших к югу от Фонтанки. Жизнь людей, только что явившихся из деревни, часто была совершенно безысходной, и им приходилось браться за любую работу, сколько бы за неё ни платили. Те крестьяне, которые дольше прожили в городе и уже успели здесь осмотреться, а также те, кто владел ремеслом или приводил с собой в город лошадей, находили места получше. Они работали портовыми грузчиками, домашней прислугой, строительными рабочими на постоянной основе, извозчиками и др. Как только новоприбывшие находили работу, их жизнь делалась легче, хотя фактически немногие из них становились впоследствии зажиточными людьми[135]. При этом помещичьи крестьяне, богатые или бедные, продолжали платить оброк своим помещикам, в имения в глубине страны, государственные крестьяне посылали деньги в казну, и все они платили ещё и подушную подать. Эти повинности оставались в силе даже тогда, когда крестьяне получали официальный статус горожан, приписавшись к купеческой гильдии или к ремесленному цеху. Существуют рассказы (правда, не подтвержденные источниками) о богачах, которые нажили состояния в сотни тысяч на морских перевозках, но продолжали ежегодно платить феодальные повинности своим хозяевам-помещикам.
Выше шла речь о крепостных, которые переселялись законно, имея необходимые документы. А как же те, кто являлся в город нелегально? Так поступало множество крепостных, несмотря на угрозу сурового наказания, такого как возвращение к хозяину, заключение под стражу или каторжные работы в городе. Невзирая на неоднократные призывы полиции (часто оглашавшиеся через Канцелярию от строений) задерживать таких людей, молчание источников по этому поводу свидетельствует о том, что большинство крестьян, приходивших в столицу без паспорта, избегало разоблачения и ареста. Многие даже находили работу на казённых стройках. Другие кормились, нарушая закон, воровством или контрабандой[136]. И те из крестьян, кого манило неодолимое притяжение города, и те, кто бежал от жалкой деревенской участи, стекались в Петербург тысячами.
Дворяне, чиновники, купцы, ремесленники, солдаты или крестьяне – все жители Петербурга, конечно, оставались под властью российских законов и обычаев. Правовая и социальная система, царившая во всей стране, действовала и в городе, где под воздействием той роли, которую играли его жители в экономике, сформировался собственный набор социальных категорий. Особенно часто в двойственном положении с точки зрения правового статуса оказывались крестьяне. Возникшие противоречия не были устранены ни при Екатерине, ни десятилетия спустя. Даже простой вопрос о том, кто и в какой степени может быть допущен к избранию в городское самоуправление, нелегко было решить в обществе, где сама сущность городской жизни так резко противоречила правовой и социальной структуре, неотъемлемо присущей огромной аграрной стране[137].
Кроме того, сословная иерархия, установленная государством, крепко сидела в сознании петербуржцев, не переставая влиять на их привычки и стремления. Не приходится удивляться тому, что в обществе, где высокое социальное положение приносило не меньшие выгоды, чем богатство, а ценилось больше него, купцы старались любым путём добиться возведения в дворянство[138]. В атмосфере старого режима было в известном смысле предпочтительнее повысить свой социальный статус, чем разбогатеть. Повышение статуса влекло за собой соответственное расширение прав и привилегий. В России в целом, если не в самом Петербурге, богатство лишь в ничтожной мере могло заменить собою чин.
Динамика населения
Санкт-Петербург привлекал и иностранцев, и жителей российских городов и сельских местностей. В столице были представлены почти все основные народы Европы. Здесь можно было встретить и выходцев из Азии – турок, персов, татар, узбеков, кавказцев, даже несколько китайцев. Немногочисленных африканцев, особенно ценившихся в России за экзотическую внешность, использовали как слуг. Все вместе они придавали Петербургу интернациональный колорит, по впечатлению Шторха – такой же, как в любом большом городе на свете[139].
Пестрота общества вызывает вопросы о социальной интеграции петербуржцев в эмоциональном и психологическом смысле. В любой момент рассматриваемого периода большинство населения города состояло из людей, не родившихся в столице, а приехавших туда на каком-то этапе своей жизни. Трудно ли им было оставить позади прошлую жизнь и превратиться в петербуржцев? Хорошо ли вновь прибывшие, выходцы из разного окружения, приживались в городе? В какой степени они сами считали себя петербуржцами?
