Петербург в царствование Екатерины Великой. Самый умышленный город - [124]

Но империя, которую символизировал Петербург, плохо сочеталась со старыми представлениями о прошлом и будущем России, и потому город, узурпировавший роль Москвы пусть даже частично, не все воспринимали с одобрением. В некоторых случаях оппозиция духу царской администрации или тем или иным её конкретным мерам перерастала во враждебность к Петербургу – оплоту этой администрации, как будто место, где пребывала власть, каким-то образом могло тлетворно влиять на политику. Екатерина Великая определённо предпочитала новую столицу старой, видя в ней много современного, светского, гармоничного и «общежительного», но у её противников новый город вызывал такое недоверие и страх, что его хотели бы предать анафеме.

Уже в начале царствования Екатерины, когда с основания города не прошло и шестидесяти лет, у некоторых критиков сложилось убеждение в том, что Санкт-Петербург – это искусственное чудовищное порождение своевластия, гигантская утроба, без разбора поглощающая всё, что производит русская земля, и ничего не дающая взамен. А если эта колоссальная пиявка, высасывающая жизненную энергию России, и давала что-нибудь взамен того, что брала, то это было ядовито, безобразно или таило иную опасность. Подобная модель трактовки российской столицы пошла от таких современников – и противников – Екатерины, как князь М.М. Щербатов и А.Н. Радищев. Масла в огонь подлил А.С. Пушкин, чьё отношение к Петербургу было двойственным. В знаменитой поэме «Медный всадник» Пушкин сначала слагает лирическую песнь любви к городу – творению Петра, а затем отправляет бронзовую конную статую императора, символ Петербурга, в погоню по ночным улицам за перепуганным Евгением, как будто город способен принести человеку только ужас и горе. В других произведениях Пушкин изложил популярное представление о том, что само существование города оплачено ценой десятков (если не сотен) тысяч жизней работных людей, на чьих костях он был построен. Но прежде всего не находили ничего хорошего в имперской столице России славянофилы.

Славянофилы порицали Петра Великого за многое, и не в последнюю очередь – за основание Санкт-Петербурга. Для них он стал самым ярким воплощением всего чуждого русским традициям, но всё-таки навязанного России силой. Петербург служил символом целого периода русской истории, который следовало отбросить и забыть. Выразителями этих взглядов были и Иван Киреевский, и Иван Аксаков, и А.С. Хомяков[748]. По мнению Константина Аксакова, перемещение центра власти в Санкт-Петербург создало разрыв между царём и народом, потому что и место, и тамошнее население, и имя столицы – всё было чуждо России, а значит, неправильно и тлетворно[749]. И залечить этот разрыв можно было, лишь покинув Петербург. Ещё более откровенное пожелание Петербургу высказано в стихотворении Михаила Дмитриева «Подводный город». В нём старый рыбак рассказывает мальчику про некогда величавый город, который ушёл под воду, и лишь тонкий шпиль возвышается над волнами, показывая, где он был. Заворожённый и потрясённый парнишка спрашивает, как назывался утонувший город, и в ответ слышит:

Имя было? Да чужое,

Позабытое давно,

Оттого что не родное –

И не памятно оно[750].

Эти и подобные им мнения, часто высказываемые о Петербурге, неизбежно проникали в популярные описания истории города и России[751].

Но такие взгляды на взаимосвязь между столицей и страной основывались не столько на изучении истории, сколько на априорных политико-философских представлениях или на личных предпочтениях. Петербургский миф в русской культуре – это отдельная тема[752], но тот его аспект, который рисует город паразитирующим на жизни и экономике России, требует переоценки. Можно сделать некоторые обобщения, показывающие, что столица оказала существенное положительное воздействие на будущее России.

Катализатор перемен

Взаимоотношения между Петербургом и русской глубинкой представляли собой симбиоз. Изменения в сельской местности, как показано выше, способствовали быстрому росту столицы. Но правда и то, что потребности города способствовали этой перемене внутри страны. Земледелие испытывало стимул к постоянному росту производства продуктов питания и другой продукции именно благодаря тому, что растущий рынок этих товаров имелся в Петербурге. Строились каналы, чтобы сделать доставку грузов в столицу надёжнее, легче и дешевле. Купцы из провинции увеличивали оборот денежных средств в сельской местности, получив их в уплату по контракту или за поставку товаров в столицу[753]. Потребность столицы в рабочей силе поощряла миграцию из внутренних районов страны. Таким образом, экономическая активность, жизненно необходимая для непрерывного роста города, способствовала развитию экономики России в целом.

Бухгалтерские записи XVIII в. слишком неполны и неточны, чтобы позволить нам вывести точное статистическое соотношение между растущим влиянием Петербурга и той метаморфозой, которую переживала сама российская экономика к концу столетия. Почти нет сомнений в том, что без стимула, порождаемого экономическими запросами и потенциальными возможностями новой столицы, эти перемены не были бы так глубоки. Не кто иной, как Адам Смит рассуждал о важности торговых связей между городом и сельской местностью и назвал их «великой коммерцией каждого цивилизованного общества»