Петербург - [54]

Конечно, я не протянул руку. Я понимал, что даже если в безумии куплю эту бутылку - денег, в общем-то, могло и хватить, - все равно ничего не смогу понять и почувствовать.

В дальнейшем бутылки характерной формы стали распространяться по столице, нежно, но властно завоевывая места на полках. Сначала в центральных магазинах, потом «то там, то сям», далее везде. Увидев «Вев Клико» на полке моего поддомного магазинчика, где раньше одиноко куковал лишь сладкий мартини, я был, скажем так, удивлен. Но еще сильнее меня тряхнуло, когда через неделю я этой бутылки там не увидел. Равнодушная продавщица-бурятка на мой недоуменный вопрос ответила: «Купили». Я не мог понять - зачем купили, почему купили? Неужели эти дураки не понимают, что эльфийская роса - не для грубой человечьей глотки? Но что-то уже сдвинулось в уме.

Финальное откровение ждало меня месяцем позже.

В то утро я вспомнил, что давно не заглядывал в почтовый ящик. В смысле - в ящик для бумажной почты. Месяц, наверное. Или даже два. Наверное, он забит рекламой, но вдруг что ценное, а я не знаю. Я надел халат и спустился на второй этаж, где эти ящики висят.

Рядом с мусоропроводом стояла картонная коробка. В ней были бутылки. Похоже, все это бухло употребили совсем недавно - видимо, у людей был праздник. Праздновали дорого: несколько пузырей из-под хорошего коньяка, длинные винные, тупорылая ликерная, еще какие-то. А сверху лежала бутылочка с этикеткой Moеt Chandon. Пустая. Еще одна такая же втиснута сбоку.

Я смотрел на эти бутылки, которые неизвестные мне люди опустошили вчера или позавчера. Не мороча себе голову размышлениями о том, способны ли понять оттенки вкуса. Не думая о поругании святыни. Просто выпили, бутылки вынесли и все дела.

Наверное, в подобных случаях нужно говорить или делать что-то символическое. Но мне ничего не приходило в голову, кроме той мысли, что лет двадцать назад содержимое коробки вполне могло бы украсить чью-то кухню.

Примерно через год я все-таки попробовал французское шампанское. Хорошее, даже очень.

Но мне было уже все равно.

* ХУДОЖЕСТВО * Ольга Кабанова Рядовое жлобство

Проблемы Петербурга глазами патриота Москвы

Питерский снобизм задел меня впервые десять лет назад, до этого взаимную неприязнь жителей двух столиц я считала выдумкой. Тогда приятель-петербуржец, регулярно наезжавший в мой родной город, нечаянно вышел на Манежную площадь и ужаснулся, узрев, во что ее превратил коммерческий гений Зураба Церетели. «Как вы ему это позволили! Как ты могла такое допустить! Это не Москва! Это Лужковград! Вот теперь и живи в нем!»

Выпад в мой адрес как будто имел основания. В графе «профессия» я в то время писала «архитектурный критик», искренне полагая, что есть такой род занятий. И не по преклонным годам наивная, очень старалась объяснить, почему именно «такое» допустить нельзя. Публиковала статьи в популярной газете, выступала, когда звали, по телевидению и на радио в компании более понимающих и лучше умеющих объяснять, почему именно нельзя, невыгодно и недальновидно так строить и чем несовершенны творения великого мастера жировать на муниципальных заказах, неутомимо ваяя градоначальника в блиновидной кепке. К тому же чаще, чем позволяет профессиональное приличие, цитировала строки Бродского из стихотворения как раз по поводу новой архитектуры написанного: «Но что до безобразия пропорций, то человек зависит не от них, а чаще от пропорций безобразья».

«Лужковград» - больно уродливое словечко, и я зло подумала о питерских умниках, живущих в вонючих дворах и воображающих, что хранят великую европейскую культуру. Но Санкт-Петербург - это не Европа, и не Россия. Ни в одной европейской стране, не исключая нашей, нет города, выстроенного по указке царя-самодура и его потомков-деспотов заезжими авантюрными архитекторами, с варварской удалью, роскошью и шиком воспроизводившими большие художественные стили. Так, что барокко получилось легкомысленно нарядным, но мало набожным, классицизм часто толстоватым в колоннах, модерн избыточно монументальным, а потому недостаточно изысканным, конструктивизм буржуазным, а сталинский ампир, утративший на болотистой почве свою пропагандистскую духоподъемность, наоборот, суровым и серым, как перепивший партиец.

Тут я, конечно, ни на чем не настаиваю. Просто объясняю, почему мне всегда казалось, что рожденные в Ленинграде хранят не великую европейскую культуру, а величественные русские амбиции быть супер-европейцами. И к этому их подвигла наша любимая классическая поэзия, в которой об этом городе ничего, кроме очень хорошего.

Но о чем это я! Кто бы спорил, Питер красив, местами восхитителен и не устает изумлять национальными особенностями своих барочных, ампирных и модерных шедевров. А как замечательно разнообразна его рядовая историческая застройка! В центре можно рассматривать километры домов, и каждый встреченный не будет скучен.

Этим летом я приехала в Петербург на несколько дней, чтобы как раз и пройтись по этим километрам зданий. Рассматривать дом за домом (не дворцы и не шедевры), угадывая замысел архитекторов, намерения заказчиков, потребности жильцов, то есть вступить в тесный контакт с прошлым. А именно этой волшебной коммуникативной возможностью и лечат от сплина и одиночества давно живущие на этом свете города.