Пьесы: Оглянись во гневе. Комедиант. Лютер - [71]

От нас, монахов, был малый прок, а для самих себя и вовсе никакого. Каждый таился, как вошь на хитоне господнем.

Штаупиц. Да, и ты особенно отличался. Я всегда выговаривал тебе за фанатизм, с которым ты исполнял устав.

Мартин. И наконец отговорил, правда? (Пауза.) Отец, а ты мною доволен?

Штаупиц. Я? Сынок, теперь уже пе имеет значения, доволен я тобой или нет. Когда мы толковали под этой грушей, ты был совсем как дитя.

Мартин. Как дитя.

Штаупиц. А нужно было мужать, ты слишком долго не решался на это. Но сейчас ты уже не перепуганный монашек, и тебе не надо бегать к отцу-настоятелю, который похвалит или отругает. Ты только откроешь рот, и мир бросает дела и слушает. Знаешь, когда я приехал принимать этот монастырь, за весь год не печаталось и тридцати книг. А только в прошлом году их вышло шестьсот, если не все семьсот, причем основная масса была напечатана здесь, в Виттепберге.

Мартин. Господь оказал себе прекрасную услугу, подарив нам печатный станок. Даже не представляю, как он обходился без него раньше.

Штаупиц. Есть слух, что в тысяча пятьсот тридцать втором году будет конец света.

Мартин. Если ему быть, то почему и не в тысяча пятьсот тридцать втором году? Чем этот год хуже других? Давно пора. Можно написать книгу и назвать ее: «1532».

Штаупиц. Прости, Мартин. Я пришел повидаться, а не разводить критику. Прости старика: я уже плохо соображаю, все чего-то боюсь, еще переел сегодня. Я совсем не…

Мартин. Ты тоже меня прости. И не огорчайся: я привык выслушивать критику, Иоганн. Критика полезна, она укрепляет мышцы. Кого только не наслушаешься: врунов, крохоборов, этого хитрого шута Эразма хотя бы. Он-то мог бы разобраться, что к чему, да только все хочет пройтись по яйцам, ни одного не разбив. Или Генрих, этот английский бабуин с задницей мандрила, прокаженный сукин сын, — у него же нет ни одной своей мысли. Только додумался называть себя Защитником веры.

Пауза. Штаупиц не отзывается на попытку Мартина придать разговору шутливый характер.

Однако нужно признать, что Эразм не дал себя задурить ханжеством и возней с индульгенциями, папой и чистилищем. Он копнул в самую глубину и до сих пор по уши сидит в вопросах морали и спасения человека собственными силами. От других добра не жди. Один господь думает за всех. Но вот чего не может понять Эразм: господь непостижим, недосягаем для разума. Воля человеческая подобна лошади, стоящей меж двух ездоков. Если ее оседлает господь, она пойдет, куда укажет господь. А если вспрыгнет сатана, она повезет по его указке. И главное, лошадь не может выбирать ездока. Этот вопрос решают между собой те двое. (Пауза.) В чем ты меня винишь? Что я сделал?

Штаупиц. Я ни в чем не виню тебя, Мартин, ты знаешь. Праведный — сам себе обвинитель, ибо и суд его праведен.

Мартин. Что ты хочешь сказать? Что я неправедный?

Штаупиц. Ты стараешься быть праведным, а большего с тебя не спрашивается.

Мартин. Ты про этих проклятых крестьян? Думаешь, я должен был поддержать их?

Штаупиц. Я этого не говорю.

Мартин. А что говоришь?

Штаупиц. Не надо было поддерживать князей. Крестьян перебили, и эту бойню устроил ты. А ведь их дело было правое, Мартин. Разве не так?

Мартин. Я никогда не говорил, что оно неправое.

Штаупиц. Тогда как же?

Мартин. Ты не забыл свои слова: «Помни, брат, что ты начал свое дело во имя господа нашего Иисуса Христа»?

Штаупиц. И что из этого следует?

Мартин. Отец, четками не навести порядок в мире. Это была орава, толпа, и если их не усмирить и не уничтожить, то к десятку тиранов добавится тысяча новых. Толпа есть толпа, уже одним этим она неугодна Христу. Человек не может умереть за другого, не может верить за другого, отвечать за другого. Поручись за другого — и ты уже в толпе. Надо жить своим умом и умереть за самого себя — это самое большее, на что мы имеем право рассчитывать. Неужели я должен напомнить тебе слова Павла? «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от бога, существующие же власти от бога установлены. Посему противящийся власти противится божию установлению». Так говорит Павел, отец, так в Священном писании. «А противящиеся сами навлекут на себя осуждение».

Штаупиц. Что же, может быть, ты прав.

Мартин. «Любовь не делает ближнему зла, итак, любовь есть исполнение закона».

Штаупиц. Да, так написано. Должно быть, я просто устал.

Мартин. Ну, а мне выпало исполнить по написанному.

Штаупиц. Пора идти спать.

Мартин. Хотят, чтобы я стал неподвижной звездой, отец, но я планета, я перемещаюсь. Вот и ты меня бросаешь.

Штаупиц. Я не бросаю тебя, Мартин. Я тебя люблю. Мужчина так не любит женщину, как я тебя. Но мы уже не те два монаха, которые могли безбоязненно беседовать в саду под грушей. Мир изменился. Начнем хотя бы с того, что ты создал Германию. Ты развязал ее язык, выучил ему немцев, и другим народам придется привыкать к его звукам. Как некогда мы претворяли хлеб в тело Христа, так ты сотворил тело Европы, и наши сегодняшние муки рано или поздно перепадут всем. Ты отбил Христа у тихо бормочущих и сладко поющих, у выряженных в сверкающие сутаны и тиары и восстановил его на его месте. Ты восстановил его в душе каждого. Мы очень многим тебе обязаны. Об одном прошу: сдерживай себя. Ты многому нас научил, на многое раскрыл глаза, но все равно — ведь были же люди, хоть несколько человек, которые в свое время вели здесь святую жизнь. Не надо, не думай, что ты один прав.