Пьесы - [21]

ЭЛИН. Ты уже восемь месяцев не делал взнос по страховке.

МАРТИН. Что ты такое говоришь? Я? О чем ты? Ты что, рылась в моем личном архиве?.. Платил я по страховке, чтоб ты знала.

ЭЛИН. Нет.

МАРТИН. А я говорю, да.

ЭЛИН. Нет, Мартин.

МАРТИН. «Нет, Мартин»… Верь во что хочешь, черт побери… Помнишь, как нам было… Ты вообще думала когда-нибудь о том, каково мне было приходить домой в три часа ночи, не видя тебя целыми днями? Я тогда за десять лет ни разу толком не выспался. Каково мне, когда рядом ребенок, который орет всю ночь напролет, и жена, к которой нельзя прикоснуться!

ЭЛИН. Но ведь потом стало легче.

МАРТИН. Нет, Элин.

Пауза.

Мне не стало… Совсем. Моя жизнь была адом. Вдобавок ко всему твои родственники и друзья считали меня последним дерьмом… Негодяи… Но теперь у меня все получилось… Теперь у нас все хорошо, раз они могут приехать, остановиться в гостинице и наесться до отвала.

ЭЛИН. Я скажу им, что не стоит больше к нам приезжать.

МАРТИН. Это ни к чему. Пусть приезжают. Если бы ты только решилась… Если бы ты только смогла мне помочь… Я хоть на один день избавился бы от этой проклятой мнительности.

ЭЛИН. Разве я не могу…

МАРТИН. Не можешь!

ЭЛИН. Вот, значит, как. Только у нас начались неприятности, ты снова взялся за свое.

МАРТИН. Делать мне больше нечего. Прекрати.

ЭЛИН. Если бы мы только съездили в Стокгольм… Посидели бы там пару часиков, перекусили бы, повеселились, а Мона бы нам позвонила.

МАРТИН. Сим-салабим!

ЭЛИН. Ничего подобного.

МАРТИН. Все, хватит! Слышишь? Слышишь, что говорю? С ума сойти. Чего ты от меня хочешь? Если бы ты хоть раз в жизни смогла… Элин, если бы ты смогла полюбить меня.

ЭЛИН. Я могу, Мартин.

МАРТИН. Какая же она, твоя любовь?

ЭЛИН. Моя любовь безнадежно сильна.

МАРТИН. Элин… (Берет ее руку.) Только не говори, что я не справлюсь.

ЭЛИН. Мои слова не имеют никакого значения, все равно от них лучше не будет.

МАРТИН. Да… Конечно… Я просто подумал… может быть, мы могли бы заложить украшения?..

ЭЛИН. Нет.

МАРТИН. Нет?

ЭЛИН. Нет… Никогда.

МАРТИН. Конечно.

ЭЛИН. Мамины украшения — никогда.

МАРТИН. Я знал, что ты скажешь… А ведь это был бы просто залог, оформленный на твое имя. Мы выкупим его, как только у нас появятся деньги.

ЭЛИН. Неважно. Это единственное, что осталось у меня от родителей.

МАРТИН. У тебя есть еще люстра.

ЭЛИН. С люстрой я тоже никогда не расстанусь. Даже не думай.

МАРТИН. Но ведь ты же моя жена! Для тебя это пустые слова? Почему ты не хочешь помочь своему мужу?.. Куда там, тебе такое и в голову не придет.

ЭЛИН. Я никогда не заложу их и не продам.

МАРТИН. Конечно нет. Но и Эрика с Марианной ты никогда попросить не сможешь. А ведь у них денег как грязи.

ЭЛИН. Да уж, куры не клюют.

МАРТИН. А ведь мне было бы достаточно всего четырех тысяч. Ну почему ты не можешь им позвонить?

ЭЛИН. Нет.

МАРТИН. Почему?.. Объясни хотя бы.

ЭЛИН. Нет, не хочу. Я не хочу их больше просить.

МАРТИН. Конечно… Что я тебе сделал? Что? Нет… Лучше б я умер… Вот тогда бы вы с детками порадовались. Вот что я тебе скажу: если ты не попросишь Эрика с Марианной, другого выхода у меня не будет… Понимаешь?.. Мы обанкротимся у всех на глазах. Я этого не переживу… Я не выдержу этого… понимаешь? Я помню, каково жилось папе… Вот тогда ты сможешь убираться ко всем чертям вместе с мамочкиной люстрой. (Встает и уходит в свою будку.)

ДАВИД (возвращается с пачкой сигарет, встречает в дверях ЭЛИН). Мам, что случилось?

ЭЛИН молча проходит мимо.

Что случилось, мам? (Идет через кухню к стеклянной будке.) Ты что наделал?

МАРТИН. Ничего.

ДАВИД. Почему мама плачет?

МАРТИН. Она не плачет.

ДАВИД. Почему мама не плачет?

МАРТИН. Ты когда-нибудь видел, чтобы она плакала?

ДАВИД подходит к холодильнику, пьет молоко.

Разве можно пить такими большими глотками?.. Ты что, хочешь желудок порвать?

ДАВИД. Тебе нужны твои чертовы сигареты или нет? Из-за чего вы поссорились?

МАРТИН уходит.

Почему у тебя такая прическа?

МАРТИН. Какая?

ДАВИД. С пробором.

МАРТИН. У меня всегда такая была, с тех пор как я прошел конфирмацию. Тебе что-то не нравится?

ДАВИД. Да нет, все отлично. Он такой точный, что даже приятно немного — словно разрез, как будто голый под гильотиной. (Делает пробор, как у МАРТИНА, у себя в волосах.) Ты его каждый день для просушки вывешиваешь?

МАРТИН. Вот как…

ДАВИД. Ага.

МАРТИН (тихо). Не понимаю, о чем ты. Нормальная прическа.

ДАВИД. Не пора ли, отец? Как ты считаешь? Отец, я не думаю, что ты это сделаешь.

МАРТИН молчит.

Мне горько называть тебя «отцом», когда я хочу сказать «папа». Ведь ты ни тем ни другим не являешься… А может, скоро им станешь? Не делай такое одухотворенное лицо.

МАРТИН берет сигареты и снова уходит в будку. ДАВИД прижимается лицом к стеклу, словно отражая выражение лица МАРТИНА. Затем выходит из кухни. МАРТИН остается сидеть, сохраняя обиженный и отчаявшийся вид.
ЗАНАВЕС.

Акт второй

(12.00–16.30)

Работает радио, часы на ратуше бьют двенадцать раз, передают стихотворение дня. Ульф Пальме читает Яльмара Гульберга. МАРТИН на кухне один, готовит обед, выключает радио. Он снял пиджак и опрокинул пару стаканчиков, но по нему ничего не заметно. Повсюду спрятаны бутылки со спиртным. МАРТИН одновременно расслабленный и нервный, его движения небрежны, он что-то проливает, не замечая этого. Жарит что-то на сковороде. Вытирает тарелки, стол. Накрывает, оценивает собственную работу со стороны. Вполне доволен. Насвистывает. Пауза в приготовлениях к обеду. МАРТИН проверяет все окна и открывает шкафчик под раковиной, достает бутылку из ведра с картофельными очистками, пьет, полощет рот, глотает таблетку от кашля. Чувствует себя хорошо. Внезапно звонит таймер, заведенный ДАВИДОМ накануне. МАРТИН до смерти перепуган, начинает крутиться по всей кухне.