Пестрый камень - [28]

В буднях дежурств было немало всяких событий - хороших и не очень. Скажу о последнем. Когда ребята ушли в Араголь, а Олег спал после ночной вахты, случилось происшествие. Рвануло снизу, ветродвигатель завизжал, и я выбежал наружу, чтоб остановить его. Остановил и уже спускался по лестнице, но вдруг меня качнуло ветром, а капюшон задело за оттяжку, которую какой-то идиот окрутил колючей проволокой. Я упал и ударился головой. Дома нащупал приличную дыру в шкуре - сантиметра четыре длиной. Бинтов не нашел, вылил на голову ампулу йода, и на том врачевание закончилось. Теперь там все запеклось и малость болит, так что я сейчас немножко "бедный", можешь меня пожалеть.

Снова перечитал твое письмо. Наткнулся на строчку, которой сначала не придал значения. Ты пишешь, что собираешься перейти в Акширякскую партию, где "неплохие ребята", а за одного, "холостого, с 1935 года", ты даже боишься: как бы он не влюбился в тебя! Зачем ты все это мне пишешь? Я понимаю, вы оба геологи, будете вместе, и тебе не прядется ждать целую зиму. У него, наверно, к тому же нет замусоленного лыжного костюма и подмоченной репутации, как у меня. И все же я не допускаю мысли, что ты можешь скатиться до практицизма такого сорта, и верю в твою абсолютную неспособность стать предательницей.

Приводил в порядок документы станции - ведь все тут на моей шее повисло. Подбивал до копеечки подотчетные суммы, всякие амбарные книги шерстил, акты на списание и приемку. Раскопал кое-что хорошее. Прежде всего, у меня есть теперь карта с обозначением снегомерных пунктов. Они разбросаны в 10-15 километрах от станции по окружности. Потаскаюсь я эту зиму по горам! И еще у нас обнаружилась библиотека, но только почему-то в сарае, полностью занесенном. Решил добыть книги любым способом. Попробовали докопаться до дверей, но это очень большая и тяжелая работа снег слежался. Я принял решение разобрать часть крыши, весной покроем. Книг оказалось много. Не все, конечно, хорошее включается в обязательные комплекты, попадается такое, что нигде не находит сбыта, но для нас и это хлеб. Много журналов за прошлые годы. Чтиво есть!

Правда, это лишь для меня событие, а ребятки мои таскали книги, как дрова. Ни один даже не поинтересовался, что мы добыли. У них какой-то скотоподобный образ жизни: еда, сон, работа. Они еще не знают, что наша зимовка - это та же барокамера на четверых, не понимают, что в нашем положении чем-то надо заниматься с пристрастием, иначе вообще не выдержишь или, что всего вероятнее, превратишься в животное. (Пример тому - мой начальник в Саянах.) И вот я вечерами теперь экспериментирую - читаю им вслух. Начал с фантастики. И маленькие рассказики про космос пошли за милую душу, потом стал читать им о том, что, где и когда открыли археологи, нашел в журналах смешные анекдоты о Марке Твене. Кажется, клюнули: расспрашивают, листают журналы. Перестали валяться в верхней одежде на койках, ежедневно умываются. Вовка первые дни к делу и без дела заворачивал трехэтажным матом. Я его один раз попросил, второй раз предупредил, а в третий довольно чувствительно хлопнул по животу и сказал, что напишу матери. А она у него одна осталась, живет плохо, и Вовка ее очень любит. И вот, знаешь, после моих воспитательных мер, по стилю шутливых, а на деле серьезных, я уже не слышу ничего такого. Победа!

С Замятиным сложнее. Шурка - из семьи зажиточного колхозника, здоровый бугай, но ленив до невозможности. Ему по-прежнему ничего не стоит свалить на сменщика часть работы или так запустить после кухонного дежурства посуду, что ее потом и за час не отскрести. И у него вечный дефицит с водой. Воду мы берем из ключа, что бьет через трубу метрах в трехстах ниже станции. Родник этот не замерзает даже в самые жестокие морозы, но его надо все время очищать от снега. Это тоже входит в обязанность дежурного, а Шурик норовит незаметно натаять снега, лишь бы не торить дорогу к роднику, не расчищать его, не носить ведра наверх.

Как-то я сказал ему при ребятах, что высокогорниками становятся только настоящие мужчины. Шурка ответил, что именно поэтому и не любит бабскую работу у печки. "А на зимовке бабских работ нет - вот в чем вся штука, заявил я. - И кто не понимает, что зимовка в горах может превратить обыкновенного потребителя манной каши в мужчину, тот пусть лучше спускается вниз играть в чижика". Шурик задумался.

К сожалению, у меня до сих пор нет никакого контакта с Олегом Лисицыным. Он быстрее других усваивает мои нововведения, но никаких разговоров не поддерживает, и у него одно в голове - фрунзенские "чувихи", о которых он часто разглагольствует с моими землячками. Подолгу сидит у приемника, ловит всех, кто там гнусавит и картавит, трясет ногой под ихние и наши джазы, а больше всего обожает радиохулиганов, которые почему-то развелись в последнее время...

В эти дни мечтаю, знаешь о чем? Спуститься самому в Араголь, а там до Узгена километров сорок всего, и бывают попутные машины, и вот из Узгена позвонить тебе, услышать твой голос и по одним лишь интонациям и междометиям понять такое, что не написать в самом длинном письме, не сказать в самой долгой беседе. И еще бы услышать в трубке Маринкино: "Здлавствуй, дядя Валела". Как там она? Почему ни слова о ней не пишешь?