Невозможно описать всех рассказов Ивана Трофимовича и всех расспросов Марфы Осиповна, и я, подобно сочинителям чувствительных романов, когда дело доходит до развязки, предоставляю читателям дополнить воображением все, что было сказано, недосказано и пересказано при этом свидании.
Прошло несколько дней. Однажды после обеда, сидя за чайным столиком, Марфа Осиповна сказала Ивану Трофимовичу:
— Смотрю я на тебя, батюшка!..
— Да! — отвечал Иван Трофимович. — Так что же?
— А то, что нехорошо!
— Что нехорошо?…
— Да так! нехорошо…
— Да что оно такое нехорошо, матушка?
— А то, зачем ты позволяешь кошке себе на ухо шептать!
— На ухо шептать?
— Да, вон видишь: ты, батюшка, ее отогнал, а она тебе опять в ухо лезет.
— Признательно вам сказать, Марфа Осиповна, что же тут дурного? Оно тепло и приятно.
— Да то тут дурного, Иван Трофимович, что она тебе жабу в голове нашепчет.>*
— Как жабу нашепчет?
— Да так, что у тебя ни с того ни с сего жаба в голове заведется.
— Что ты, матушка, говоришь? Уж жаба в голове заведется!.. Да как она туда зайдет?
— Как хочешь, Иван Трофимович! верь или не верь: я тебе не свои слова говорю, а что от родителей слыхала. Ты помнишь батюшку, покойника: он, бывало, слова даром не проронит; а он частенько — царство ему небесное! — толковал, что если кому кошка на ухо шепчет, у того непременно в голове жаба заведется.
«Что эта баба мелет? — думал про себя Иван Трофимович, ложась в постелю и поглаживая Ваську. — Вишь, кошка жабу может нашептать! Чего эти бабы не выдумают!»
Однако ж у Ивана Трофимовича в голове и один и два. Вот кажется Ивану Трофимовичу, что его что-то в голову стукнуло и будто голова у него заболела. И он думает: «Болит она аль нет? болит, точно болит!.. Нет, не болит, точно не болит!..»
Вставши поутру, Иван Трофимович, как человек благоразумный, рассудил, что в таких случаях лучше всего спросить человека знающего. Был у него задушевный приятель, Богдан Иванович, уездный лекарь. Давно они уже с ним не видались. «Дай-ка зайду к Богдаше, — сказал Иван Трофимович, — да спрошу: он человек искусный и верно мне всю правду скажет». Сказано — сделано.
Не хотелось Ивану Трофимовичу признаться, что он поверил бабьим сплетням, но, как человек тонкий, завел речь стороною.
После обыкновенных приветствий Иван Трофимович сказал лекарю:
— Что это, батюшка, Богдан Иванович? У нас в городе все головой жалуются. Отчего бы это?
— Да не мудрено, Иван Трофимович! — отвечал лекарь. — Теперь пора осенняя, а в эту пору обыкновенно усиливается геморрой.
— А разве только что от геморрою и может болеть голова?
— Нет; она может болеть и от разных причин: от простуды, от угару, от несварения пищи.
— А от каких ни есть других причин может болеть голова?
— Да от каких же это?
— Ну, примером сказать, правда ли это, батюшка, что будто бы иногда у человека жаба заводится в голове?
— Мало ли чудес в теле человеческом! Бывали и такие примеры.
— Как! Бывали?
— Да, но, к счастию, очень редко.
— Какие чудеса на свете бывают! Да как же помочь в таком несчастном случае?
— Ну, тут уж надобно делать операцию!
— Операцию?
— Да! И очень трудную. Вскрывают голову.
— Вскрывают голову! Да как же это?
— Да вот, видишь: есть такой инструмент; он словно крышка с чайника, только кругом его острые зубчики, как у пилки.
— Ну?
— Вот на голове выбреют волосы, кожицу подрежут кругом, да и примутся вертеть этот инструмент на черепе: он и выпилит из него кружочек.
— Ну?
— Ну, кружочек снимут: если лягушка или что другое на том месте, то…
— Как, если на том месте!.. А если на другом?
— Ну, так еще вертят череп.
Ноги оледенели у Ивана Трофимовича; однако ж он собрался с силами и выговорил:
— Как же это, батюшка! этак всю голову как тыкву изрежут!.. Да что ж с человеком-то в это время бывает?
— Чему быть с человеком! Он лежит без памяти.
— И живут еще после этакого мучения?
— Признательно сказать, Иван Трофимович, так почти всегда умирают.
В раздумье пошел Иван Трофимович от лекаря. «Не соврала баба! — сказал он дорогою, — не соврала! Экая беда какая!» И, пришедши домой, он увидел, что Марфа Осиповна уже собирается в путь.
— Куда спешишь, матушка?
— Да что, Иван Трофимович, время терять! Спасибо тебе, все дела мои покончила; какие концы остались, ты и без меня их заправишь. Благодарим за хлеб, за соль…
— Не на чем, матушка, не на чем!
Когда Марфа Осиповна собралась совсем уже садиться в кибитку, Иван Трофимович скрепя сердце сказал ей:
— Послушай, матушка: подарил я тебе петуха… возьми уж… и кошку!
Марфе Осиповне того только и хотелось.
— И, зачем это! — отвечала она. — Ведь у тебя Васька единое утешение…
— Нет, матушка! Я, вот, видишь, человек холостой, прибирать в доме некому, а ведь кошка блудница; прыгнет неравно куда да заденет, разобьет… У тебя же в деревне простор большой.
— И подлинно так, Иван Трофимович! Давай, давай; а я тебе за то к Великому пришлю медку к чаю да грибков сушеных… Ведь ты, чай, постничаешь?…
Почти слезы навернулись у Ивана Трофимовича, когда пришлось расставаться с Ваською; но делать было нечего. Петуха усадили в лукошко, Ваську в мешок, Марфу Осиповну в кибитку, и все тряхнулось и покатилось.
