Пестель - [61]

Естественно, что вся эта работа была бы невозможна без целого штата специальных осведомителей. И именно их действий справедливо опасался в 1825 году капитан Аркадий Майборода, подавая донос на своего командира. Причем тот же Майборода считал, что Пестель вербовал своих агентов прежде всего из среды местных евреев.

Очевидно, что военно-полицейская деятельность была для Пестеля непосредственно связана с деятельностью заговорщика. Она способна была упрочить его положение в штабе, предоставляла доступ к секретной штабной информации, открывала возможность получать сведения о настроениях в солдатской и офицерской среде. Поэтому свои обязанности «тайного вестника» Пестель исполнял совершенно бестрепетно.

По крайней мере, никаких угрызений совести не видно из датированного 1822 годом письма Пестеля к Киселеву. В этом письме Пестель обвинял в «вольнодумстве» майора Вятского полка Гноевого: «Он даже опасен для действительной службы, так как он ее всегда критикует. Конечно, верно, что действительная служба немного хлопотлива и очень утомительна. Это заставляет офицеров самих по себе держаться подальше от нее. Поэтому надо стараться уничтожить это нерасположение к службе, приохочивая к ней и служа для других примером. Он же, напротив, только и делает, что разглагольствует против этой службы. Если бы он был более образованным и просвещенным, я счел бы его за карбонария». Не известно, был ли Гноевой на самом деле вольнодумцем. Известно только, что он был в числе недовольных назначением Пестеля полковым командиром.

Но Киселев в вопросах офицерского «вольнодумства» Пестелю доверял. Его действия не вызывали морального протеста в начальнике штаба — Гноевой вскоре был убран из полка. А сам Киселев в том же 1822 году писал Закревскому по поводу другого «вольнодумца», капитана князя Федора Шаховского: «Отставьте Шаховского и удалите от военной службы всех тех, которые не действуют по смыслу правительства — все они в английском клубе безопасны, в полках же чрезмерно вредны. Дух времени распространяется повсюду и некоторое волнение в умах заметно. Радикальные способы к исторжению причин вольнодумства зависят не от нас; но дело наше не дозволять распространяться оному, укрощать сколько можно зло. Неуместная и беспрерывная строгость возродит его, а потому остается зараженных удалять и поступать с ними, как с чумными: лечить сколько возможно, но сообщение воспрещать».

Вполне естественно, что эти «мнения» Киселева не распространялись на самого Пестеля. Зато в лице начальника штаба Пестель — до 1823 года — имел мощную поддержку; пожалуй, это был главный результат всей штабной деятельности декабриста. Поддержка эта выражалась прежде всего в том, что Киселев не давал хода доносам на руководителя Южного общества. Так, например, в 1822 году командир Уфимского пехотного полка полковник Добровольский написал Киселеву письмо, в котором прямо обвинил Пестеля в принадлежности к тайному обществу. Но письмо это не имело никаких последствий.

* * *

Документы свидетельствуют: до 1823 года Пестель вполне доверял Киселеву, безусловно мыслил его собственным союзником. Составляя для генерала программу армейских реформ, он предлагал «вручить» начальнику штаба «полное начальство над интендантскою, полицейскою, инженерною, артиллерийскою и всеми прочими частями управления». Если бы император утвердил это положение, сподвижник Пестеля генерал-интендант Юшневский по службе оказался бы подчиненным Киселева. Очевидно, что удачное сотрудничество с Киселевым было для Пестеля важнее, чем служебная независимость Юшневского.

«Пестеля почитал человеком умным, но безнравственным», — утверждал Киселев в начале 1826 года, после ареста Пестеля. Действительно, штабная деятельность руководителя Южного общества высокой нравственностью не отличалась. Однако нравственностью не отличалась и деятельность самого Киселева: либеральные убеждения не мешали ему плести интриги и организовывать тайную полицию для слежки за инакомыслящими. И личные качества начальника штаба не были тайной для близко знавших его людей, в том числе для Пушкина. Поэт считал Киселева «временщиком», для которого «нет ничего священного», «придворным», которому ровно ничего не стоят все его «обещанья». «Он из числа тех людей, которые дружатся со свободой, обнимают ее с намерением после оковать ее в свою пользу, чего они, однако же, никогда не дождутся: явятся люди побойчее их, которые будут собирать плоды с их преступного посева» — такими словами характеризовал начальника штаба 2-й армии злой, но проницательный современник Филипп Вигель.

Ни в одном дошедшем до нас документе, написанном рукой Киселева, ни в одном его частном письме нет ни слова о том, что начальник штаба готов был поддержать русскую революцию. Более того, переписка Киселева рисует его верным подданным, который, несмотря на вольнолюбивые взгляды, главным делом своей жизни считает служение монарху и оправдание высочайшего доверия.

Однако верный подданный, по-настоящему заботящийся о «здоровом духе» вверенных ему войск, вряд ли будет обсуждать в кругу офицеров-заговорщиков «Русскую Правду» — проект государственного переустройства после победы военной революции. Вряд ли он будет и покровительствовать членам политического заговора, класть под сукно доносы на них, давать им возможность уничтожать компрометирующие документы. Не случайно заговорщики знали начальника штаба как человека, который «более приносил обществу (тайному. —