Пестель - [12]

Но родители снова прибегли к помощи старшего сына, и он принял на себя содержание Александра. «Я обязуюсь давать Александру ежегодно от 1000 до 1500 рублей ассигнациями, что для него будет достаточно, тем более что казна дает офицерам лошадей», — сообщал Павел Пестель отцу в марте 1822 года. И через год Александр вернулся в столицу, на этот раз в гвардейский Драгунский полк.

* * *

В конце 1825-го — начале 1826 года по России прокатилась волна арестов. И для многих русских дворянских семей настал момент истины. Особенно сложный выбор приходилось делать родственникам руководителей заговора, тех, кто с самого начала не мог рассчитывать на благоприятный исход следствия. Родственники же вели себя по-разному. Например, сенатор Иван Матвеевич Муравьев-Апостол, известный в свете гуманным характером и либерализмом, проклял сына Сергея. Сергей Муравьев-Апостол руководил восстанием Черниговского полка и был тяжело ранен при усмирении этого восстания. И он, и его родные понимали, что смертный приговор неизбежен. Однако свое проклятие престарелый сенатор довел до сведения обреченного узника. А отец другого смертника, Михаила Бестужева-Рюмина, узнав о казни, заметил: «Собаке собачья смерть».

Павел Пестель был арестован 13 декабря 1825 года, через три недели его привезли в Петербург и заключили в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. И об этом практически сразу же узнал Владимир Пестель. 16 января 1826 года он написал родителям письмо, в котором сообщил о судьбе брата и постарался оценить ситуацию — в той мере, в которой он ее себе представлял.

Из письма явствует: сам Владимир после ареста Павла оказался в крайне двусмысленном положении.

С одной стороны, он участвовал в Союзе спасения и всегда выражал брату поддержку, и это следствию было известно. Никаких гарантий личной безопасности у Владимира Пестеля не было, да и быть не могло. В 1822 году Владимир женился по горячей и страстной любви — и к тревогам за себя неизбежно прибавились тревоги за судьбу жены. С другой стороны, за два дня до восстания на Сенатской площади он получил чин полковника Кавалергардского полка, 14 декабря участвовал в подавлении мятежа на Сенатской площади, был награжден за это орденом. Владимиру Пестелю пришлось выбирать между страхом за собственное будущее и любовью к брату. И Владимир однозначно выбирает второе.

В письме он прямо выражает свое мнение по поводу действий «дорогого брата», «который, будучи, быть может, осужден обществом, не станет для меня менее дорогим». «Я его знаю, и я знаю, что никогда ни дурной поступок, ни порочное и злобное чувство не могут осквернить его сердце. Заблуждение могло увлечь его на ошибочную дорогу, но его душа чиста и идея преступления никогда не могла к нему приблизиться». Письмо это Владимир отправил родителям по почте — а цену российской почте в семье бывшего главного российского почтмейстера знали очень хорошо.

Когда это письмо получили в деревне Васильево, для родителей и сестры арестованного мятежника снова, как и в годы войны, настало время тревожного ожидания. Роль главного «утешителя» семейства взяла на себя Елизавета Ивановна; ее муж долго не мог справиться со вдруг обрушившимся несчастьем. В дневнике Анастасии Колечицкой читаем: «Я навешала госпожу Пестель, она в невообразимом горе. Сын ее сильно замешан в деле либералов. Я поехала, чтобы утешить ее, но вместо того получила от нее урок смирения и бодрости. Душа ее, несмотря на всю ее чувствительность, сильная и крепкая. Она обожает сына, она оплакивает его, но все же находит в религии все необходимое, чтобы противостоять несчастью, утешает мужа и дочь и продолжает свои ежедневные занятия. Эта борьба природы с разумом все же сильно влияет на ее здоровье — она исхудала до крайности. Нежная дочь ее столь же благоразумна и покорна, как и она, она скрывает от матери горькие слезы, проливаемые ею в тайне».

Иван Борисович, однако, не мог долго довольствоваться утешениями жены. Оправившись от потрясения, он решает действовать: ехать в столицу и там, используя старые связи, постараться облегчить участь сына. Пестель-старший приехал в Петербург, но помочь сыну так и не сумел. Большинство связей давно было разорвано, старые знакомые просто боялись общаться с отцом главного государственного преступника. Не нашел времени увидеться с ним, в частности, его бывший ближайший друг и помощник по управлению Сибирью, отставной Иркутский губернатор Николай Трескин. «Жаль бедного Ивана Борисовича… мне и писать к нему тяжело, а к тому и опасно», — объяснял он в частном письме.

За день до казни Иван Борисович уехал из столицы.

Нет никаких данных о том, как встретили известие об аресте, а потом и о казни старшего брата Борис и Александр; можно только предположить, что это известие не вызвало в них особых эмоций. Возможно, о брате пожалел Александр — но и то в том смысле, что смерть Павла означала для него самого финансовый крах.

Из многих документов первой половины 1826 года видно, насколько самого Павла Пестеля беспокоила судьба близких. В одном из писем к следователям заговорщик будет утверждать, что воспоминание «о несчастных родителях» «сокрушает» его сердце: «Они стары и немощны, и на то немногое количество дней, которое остается им еще прожить, все их надежды, весь смысл существования заключался для них в их детях. Богу известно, что я охотно бы отдал жизнь свою за них, и вот теперь я сам, быть может, свожу их в могилу». Тон письма не позволяет сомневаться в искренности этих слов.