Песок и золото - [24]

* * *

Кто-то лаял во тьме — и кажется, что не пес. Ветер щипал за лицо как наглый старый приятель. Одиноко метался по полю надорванный белый пакет — словно летела душа маленького животного. Сидя рядом с Порошиным, Гортову хотелось отпроситься совсем по-детски: «Дядя Коля, а можно домой?».

Бричка молола щебень. Сонного Спицина подбрасывало больше других — зевая, он задирал небритый кадык и клацал зубами. Порошин допил шампанское и бросил бутылку в окно не глядя. Рука у него чуть распухла, на двух костяшках запеклась кровь.

— Может, сразу по бабам? — зевнув в стотысячный раз, спросил Спицин.

— Ирод, на дела греховные зовешь меня, — тусклым, словно облезлым голосом сказал Порошин. Лицо его нерадостно усмехалось. — Нет, сначала в кабак.

В баре Порошину опять стало дурно. Распахнув кошелек, он демонстративно считал деньги, бормоча под нос. Прислушавшись, Гортов различил: «Нестяжательство. Лишние деньги — лишние заботы. Хлеб за живот — и без денег проживет. Напитай Господи малым куском... Тот и богат, кто нужды не знает. Может вам ум в сердце погрузить...»

«Белая горячка что ли?», — со злобой подумал Гортов.

«Искушаете, покайтесь... Пострадать хочу, ибо страданием очищусь. Нужный путь, Недотыкомка слева ходит, глядите... Йозеф Кнехт твоя свобода.... Аутодафе вас позову... Может к Христофору Псоглавцу сходим, а?»

— Ты чего, Коля? — Спицин услышал тоже, наклонившись к нему с тревогой.

«В поле васильки да маки зацвели, нарвем?», — вдруг обратился к нему Порошин с совершенно безумной ухмылкой.

Пора было уходить.

Порошин вдруг стал орать: «Патриот значит урод! Патриот значит урод! Патриот значит урод! Чур меня! Чур!».

Он крестился.

Музыка становилась все громче, но Порошин и громче орал.

— Заткните его там кто-нибудь! — негромко, но властно сказал человек, сидевший за дальним столиком. Молодой чернорубашечник, бывший один за столом с полным бокалом пива, теперь стоял во весь рост, равнодушно смотря на Порошина.

— Это кто это? Это кто это? Это кто это? — Обрадовавшись, Порошин сделал два шага навстречу ему.

— О! — всплеснул он руками, — А я тебя знаю! Ты шестерка Чеклинина, да? Привет, шестерка!

— Пойдем и поговорим, — сказал парень. У него были песочные волосы, стриженные под горшок, и приплюснутый переломанный нос. Глаза ничего не выражали.

Порошин, а вслед за ним Гортов со Спициным пошли к выходу. Шаги отдавались по голове, словно Гортов сам наступал на свою голову.

За баром был глухой неухоженный двор. Чернорубашечник сжал и разжал кулаки, смотря себе на ноги. Порошин вышел медленно и тяжело, расстегнул пиджак, и сами собой расстегнулись на рубашке нижние пуговицы.

— Что, втроем? — вдруг похабно ухмыльнулся чернорубашечник, словно речь шла о непристойном.

— Нет, они драться не будут, это прогрессивная интеллигенция, — сказал Порошин. — Просто боятся остаться одни.

Гортов со Спициным остановились возле двери. Спицин облокотился о лестничный поручень и держал пиджак Порошина с усилием и обеими руками, как непосильную ношу.

— Давай, толстомордый, — сказал Порошин, выставляя вперед и указывая на свое красное раздувшееся лицо.

Парень дернул плечом и взмахнул рукой — Порошин почти увернулся — кулак прошел по виску. Но тут же второй удар — в челюсть — попал, и сразу ногой в живот. Порошин согнулся, вздохнул, а парень ударил уже под колено и снова в висок, под глаз, в челюсть — одной и той же левой рукой, второй рукой прихватив за ворот. Порошин отпрянул, склонился грузно, по-стариковски охая, но вдруг бросился молодым быком, сбил того с ног на землю — они покатились, взметая комья травы и почвы. Блондин был быстрее — Порошин снова стал получать — точный удар под дых, и снова в глаз, в челюсть. Порошин зацепил того только раз, смахнув прическу.

Но вдруг Порошин что-то нащупал в земле и вырвал с радостным рыком — камень. Чернорубашечник попытался вскочить, но нога поскользнулась, и он упал затылком в землю, а Порошин сразу же навалился грязной и мокрой тушей.

Спицин, вдруг все поняв, тонко-тонко вскричал и бросился между ними, но Порошин взмахнул рукой и раза четыре с замахом ударил в голову. Когда в четвертый раз отнял от лица, с камня текло что-то густое и липкое. Блондин не шевелился. На пороге бара стояли притихшие посетители.

Порошин поднялся и, никому ничего не сказав, побрел прочь, в беспроглядную темноту улицы.

Ветер стих, и ночь стояла недвижно. Гортов шел, спотыкаясь, следом за ним. Земля громко чавкала под ногами.

— Изыди бес с речами чайными, — повернувшись пустыми глазами, сказал Порошин. И продолжал. — Может к Христофору Псоглавцу все-таки сходим, а?.. Кощунник... Нехристь...

Сзади бежали.

— Для меня цветочки Франциска Ассизского удивительнее, чем эти псы...

Гортов слушал свой шум в голове, свое сердце, свое дыхание.

— А ты, Гортов, наверное, все же еврей, — подмигнув, вдруг самым чистым и ясным своим голосом сказал Порошин.

Гортову врезались в спину, и, не успев ничего понять, он уже лежал, чувствуя на зубах сырую почву. Попробовал на языке, но вместо того чтоб выплюнуть, вдруг проглотил.

Был слышен ритмичный, густой стук — как будто ковер отбивали. И следом за тем — затмение.