Песочница - [103]

– Как дела? – радостно спросил Герберт Стюарда.

– Вообще-то дерьмово, – ответил Стюард, ели сдерживая праведный гнев, и, нарушая все приличия и не поговорив о погоде, тоном мирового судьи задал коронный вопрос:

– Согласны ли вы предоставить мне доступ в квартиру, где находятся мои вещи?

– Нет, потому что вас трое, вы ворветесь, и я не смогу вас контролировать, – приятным, слегка бархатистым от волнения голосом ответил Герберт и улыбнулся.

– У тебя нет мозгов, – грубо вякнула тетя, обращаясь к Герберту.

– Здравствуйте, – учтиво поздоровался Герберт с тетей и снова улыбнулся. Хмурая личность продолжала маячить на заднем плане.

– Вот, посмотрите, я полностью оплатил телевизор, и теперь он принадлежит мне, – торжественно заявил Стюард и протянул Герберту смятую бумажку, на которой значилось, что юный вымогатель действительно сбегал с утра в магазин, где неудавшаяся чета в рассрочку купила огромный телевизор, и заплатил остаток суммы.

Герберт взял в руки бумажку и внимательно ее рассмотрел.

– Так ты хочешь выплатить нам то, что было выплачено Энжелой, и забрать телевизор? – серьезно спросил он, и было видно, что этот вариант не мог вызвать возражений.

– Я думаю, если учесть те зарплаты, что вы мне не доплатили, мы будем квиты, – нагло заявил Стюард.

– А, то есть того, что ты тут жил на всем готовом и трахал мою дочь, тебе недостаточно? – с неожиданной яростью произнес Герберт.

Стюард не ожидал такого поворота, и искорка страха мелькнула в его нашкодивших глазках.

– Это была ее прерогатива, – туманно ответил он. Герберт долго потом обдумывал эту фразу. Что он имел в виду? Герберт действовал вслепую. Энжела так и не рассказала ему, что же сделал ей этот человек, в которого, казалось, она была по уши влюблена. Но Герберту было достаточно признания дочери, что тот совершил нечто, что более не позволяет ему претендовать на жалость и человеческое отношение. Услышав это, Герберт и Эльза были готовы растерзать Стюарда. Что же он сделал их дочери? И вот теперь Стюард сказал, что это была ее прерогатива… У Герберта чесались руки ударить Стюарда по лицу, но он сдержался. Это все испортило бы и поставило бы Герберта вне закона. Молокососу это на руку, он тут же побежит жаловаться в полицию…

– Итак, вы пустите меня в квартиру?

– Может быть, ты еще полицию вызовешь? – с кислотной желчью процедил Герберт. – В присутствии полицейского я, пожалуй, пустил бы тебя, чтобы он проследил за порядком.

– Все, я вызываю полицию, – произнес Стюард и, отойдя на безопасную дистанцию, стал звонить с оплаченного Гербертом мобильно телефона в службу экстренных происшествий.

Герберт потоптался, положил квитанцию о покупке телевизора в карман и пошел к машине.

– Я поеду, мне надоел этот спектакль.

Родственники попытались его удержать, а Стюард снова повторил свою таинственную фразу:

– Это его прерогатива. Он может уехать.

Отъехав пару километров, Герберт весело порвал квитанцию об оплате телевизора. Не успел он припарковать машину у дома, как ему позвонил полицейский.

– Вы не могли бы приехать и выдать молодому человеку его кошелек и документы?

– Только если вы проследите, чтобы он ничего не стащил из квартиры…

Герберт снова ехал по той же дорогое. Ему отчего-то было приятно валяться во всей этой грязи. Склока радовала его.

Прибыв на место, Герберт подошел к полицейскому, который демонстративно не выходил из машины, таким способом выражая свое презрение к происходящему. Вот если бы произошло убийство, или серьезная кража – тогда другое дело. А тут вызвали по пустяку…

Стюард рыскал где-то в стороне (видимо, искал пропавшую квитанцию на телевизор).

Герберт умел и даже любил разговаривать с властями. При этом он входил в такое чудное состояния полного слияния с государством, мыслил как оно, дышал категориями всеобщего блага, что неизменно оказывался на высоте и считался крайне добропорядочным гражданином. Это было вовсе не от лицемерия. Просто в Герберте жили два человека: один – несносный бунтарь и анархист, другой – законопослушный член общества. В каждый отдельный момент Герберт свято верил в собственную искренность. Правда, каждый раз после перехода от государственного образа мысли к диссидентскому у него немного кружилась голова и пощипывала совесть… Потом он долго и несносно болел, понимая, что только не подал виду, а на самом деле тяжело и вовсе не бесследно пережил предательство самого себя.

Итак, он вежливо и с максимально допустимой в подобных обстоятельствах правдивостью ответил на все вопросы полицейского, сообщил, что квартира не имеет к Стюарду никакого отношения и так далее, и попросил полицейского поприсутствовать, когда Стюард будет допущен внутрь.

Полицейский хмуро согласился, неуверенно пробормотав, что вообще-то не следовало менять замок, но Герберт произнес какие-то совершенно правильные с законной точки зрения слова, и полицейский отправился наблюдать за порядком в квартире.

Герберт открыл дверь и по-хозяйски уселся за обеденный стол, предложив и полицейскому сесть, но тот отказался и остался стоять у входа.

Родственники попытались было тоже сунуть нос, но Герберт вежливо сказал полицейскому: