Песня, зовущая домой - [30]

— Папа, ты просто толстый! Ты не умеешь бегать!

Трое Камеронов вырвались в открытое место, шумные и энергичные, как всегда. Йен, бежавший спиной вперед, зацепился за камень и уселся. Он было покраснел, но едкое «глупый увалень», сказанное отцом, снова вызвало у него приступ смеха. Он катался по земле, пока я не поставила его на ноги. Кроме того, что трава местами была влажная, с ней попадался навоз.

— Хорошо, что они мне нравятся, — объявил их отец, — а то бы я свернул им шеи.

— Я думала, вы поехали в Торквей, — сказала я.

— А, так и знал, что вы будете разочарованы, — на полном серьезе ответил он. — Туда не стоило ехать. Негде было даже поставить машину. Все забито бампер к бамперу.

«Разочарована» было ужасно похоже на правду. Так умиротворяюще было наблюдать за Адамом и пони. Теперь опять воцарился хаос, тот вид хаоса, какой несколько часов наблюдения научили меня отождествлять с семьей Камеронов, во всяком случае с мужской ее частью. Руфь была спокойна. Она взяла за руку Адама и ушла с ним посмотреть на пони.

— И ты иди. Посмотрим, сможешь ли ты их поймать, — сказал Колин сыну.

— А ну их. Что мне эти пони, — отозвался Йен.

Вчера я подумала, что нашла ахилесову пяту Йена Гордона Чарльза Камерона, и теперь была в этом уверена. Все же я бы ему больше сочувствовала, если бы он не решил вдруг обратиться в точную копию своего родителя в части если не мелодичности, то хотя бы громкости:

И часто в сумерках бродииить

По славным Клайда берегаам!

Я решила, что так мне и надо. Это уж точно продемонстрировало, что декорум был гораздо важнее, чем я считала за ленчем. И что семейная скромность привлекательнее семейной гордости.

— Дебора, угадайте, что я сейчас делаю. — Он выводил что-то в воздухе. Я устало покачала головой. — Я подписываю автограф. Он сегодня подписал один. Вы видел?

Я сказала:

— Нет, — холодно, неодобрительно, да еще и неправду.

— Как жаль, — заметил Колин Камерон с совершенно серьезным видом. — У меня это очень хорошо выходит, но не получается практиковаться так часто, как следовало бы!

Мы добрались до отеля только с одним приключением — наткнулись на очень маленького жеребенка, сидевшего в папоротниках. Он необычайно широко зевнул, и фотографировавший все по дороге Колин щелкнул его в этот момент. Побагровевший Йен хотел их обойти, но я его поймала.

— Он говорит: «чи…иж», — быстро сказала я.

— Чиж? — эхом отозвался он.

— Чиж, — сказала я, щекоча ему шею.

Раздался еще щелчок, но когда я оглянулась, Колин уже прятал камеру в футляр. Что же в этом ребенке было такое, что так приворожило меня, размышляла я, когда мы пошли дальше. Десять минут назад я готова была убить его; теперь, когда мои пальцы пробегали по золотистой загорелой ямке сзади на шее, все было забыто.

Ему еще не было «шесть и три четверти», но отец сделал его мужчиной в доме, и я думала, что хоть и маленький, но он понимал это. Вот почему ему было немыслимо бояться, если Руфь не боялась. Так что он старался скрыть это, вытворяя первое, что приходило в голову. Так же как и его отец. Так ли сильно это отличалось от моего «Пожалуйста, Господи, пусть я всегда-всегда буду любить папочку. Аминь»? Я была на двадцать лет старше и все еще говорила это.

«Берите что хотите и сколько хотите» — с этими неизменными словами официантка, сервировавшая вечерний чай, толкала свою тележку с искушениями по малиновой дорожке террасы. Я давным-давно махнула рукой на свою фигуру. Колин бодро сказал, что ему и махать-то не на что.

У него уж точно был аппетит. Тарелка пышных оладий, покрытых по крайней мере дюймовым слоем взбитых сливок с джемом, очистилась в мгновение ока. Затем последовали слоеный кекс, хлебцы, фруктовый кекс и несколько очень аппетитных пончиков. Йен прохаживался рядом, набивая себя до отказа.

— Мне бы и в голову не пришло тебе указывать, Йен, — напыщенно сказал его отец, — но сам подумай. Твой крошечный животик совсем не такой большой, как у слона. И если ты съешь еще кекс, то он очень даже может разболеться, и совсем по-слоновьи. — Эффект речи был ослаблен точностью, с которой оратор ухватил желе с положенной на него половинкой шоколадного батончика.

— А у тебя не заболит? — прокричал Йен.

— Это уж моя за-бо-та.

На этот раз я была целиком согласна с Магдой, которая в этот момент вставила:

— Папочка, не бери ничего больше. Не хватало еще, чтобы на отдыхе у кого-то разболелся живот.

Любая женщина, пытавшаяся изменить представление Камерона о том, как обращаться с детьми, очевидно должна была понять, что взвалила на себя нелегкую ношу. И когда Йен объявил: «Во всяком случае, стоит рискнуть» — и взял такой же пончик, как отец, от ответа Колина «Вот посмотрим, что будет утром» у меня кровь застыла в жилах.

— Не забудьте, Деб, — напомнил мне Адам, усаживаясь в машину. — Если позже вы захотите прогуляться до Лейтона, я буду рад.

— А что будет? — спросил Колин.

— Вряд ли вам это интересно, — заключил Адам, когда объяснил, в чем дело.

— Ну, не знаю, — к моему удивлению объявил Колин. — Ведь я же пел в этом вашем хоре в Стритеме.

— Да, — сказал Адам, запуская мотор.

Ну и ну! Если кто-то не годился для хора, так это был Колин Камерон. Я однажды слышала, как он без особых усилий пел — и его было слышно с полковым оркестром. Но хор — ни в коем случае. И кроме того, что он был слишком силен в музыкальном смысле, он был еще чересчур яркой личностью.