Песня, зовущая домой - [29]

После прошлого вечера, когда я полагала, что все кончено, этого было достаточно, чтобы я завопила от радости. На самом деле я только сказала:

— Вы его уже видели, — и откусила нитку.

— Да, конечно, — согласился он, щурясь на меня. — И я вижу, что мне с ним надо быть поосторожнее.

Я пробормотала, что приятно это слышать.

— Чтобы не просчитаться, — продолжал он, срывая ромашку.

— Послушайте, Адам, — предупреждающе начала я. Мама была рядом, так что я не могла говорить прямо. — Извините, но ничего не выйдет.

— Милое дитя, не волнуйтесь. Признаю свое поражение, — небрежно сказал Адам. — Я о том, чтобы верно передать ваше лицо, когда буду вас фотографировать.

— А как же тут можно просчитаться? — засмеялась я.

— Очень просто. Это ваше учительское выражение.

— Ну, очень жаль, но я учительница и горжусь этим. И не припомню, чтобы я просила меня фотографировать.

— Милочка, это я попросила, — вставила мама.

— Да, так что лучше сделать это побыстрее. — В Адаме не было заметно особого энтузиазма. Он продолжал болтать всякую чепуху, пока я не отложила шитье и не предложила прогуляться.

— О Деб, я не пойду, если не возражаешь, — как и следовало ожидать, сказала мама. — На пустоши я себя не очень уверенно чувствую. — Это меня позабавило. Ради возможности оставить нас с Адамом наедине она бы «не очень уверенно себя чувствовала» даже на Бонд-Стрит.

Пустошь сегодня предстала во всем великолепии. В травяных кочках трещали кузнечики; жаворонки, луговые коньки и чеканы веером носились над склоном. Камни на вершине белели, залитые солнцем, и чувствовался слабый запах вереска.

— О, я буду все это вспоминать, когда вернусь в Лондон, — вздохнула я.

Мы сели на камень, и, будто ниоткуда, появились пони, кобыла с двумя жеребятами. Шерсть кобылы была темной и блестящей, а у жеребят — светлее и пушистее. Немного дальше еще пара жеребят, серых в яблоках, сосали светло-серую мамашу. Грациозные позы у них получались совершенно естественно.

— Кстати, я не шутил, — вдруг сказал Адам. — Забудьте прошлый вечер. Это была безумная мысль. — Он вытащил из кармана яблоко, и темный пони подбежал к нам и стал есть из его руки. Он продекламировал: — Стань выше, стань прямее. Приходилось слышать, как он это поет?

— Колин? — удивилась я. Я очень мало знала поп-музыку, но эту песню пел точно кто-то другой.

— Это неважно, — засмеялся Адам, — если песня хорошая, а у них есть собственное шоу, они ее вставляют в репертуар. У Колина было шоу в прошлом году, там он ее и пел. Есть о чем подумать.

Я как раз и подумала. Похоже на «сороку-воровку». И мою сказку про льва присвоил. Не то что я была так глупа, чтобы огорчиться. Просто это… просто это совсем не то, что самому делать свои собственные фото, свой твид, выдумывать свои узоры.

— Вы слушаете? — Адам положил мне в руку яблоко. — Смотрите, чтобы она им не завладела. — Он кивнул в сторону первой кобылы. — Она не прочь поживиться чужим.

Поживиться чужим, звучало у меня в ушах, пока я отпихивала «мамашу», чтобы угостить ее застенчивого отпрыска.

— В местах вроде этого в голову могут прийти самые устаревшие представления насчет «стать выше», — сказал Адам. — Самое странное, что когда мне в последний раз этого хотелось, вы тоже были рядом. — Он замолчал, и я подумала, что он может слышать, как колотится мое сердце. Я сама ничего больше не слышала, да и не видела — «мамаша» подобралась и ухватила остатки яблока, а я даже не заметила. — В тот вечер, когда мы ходили слушать кантаты.

— Сто тридцать третью и двести девятую, — мечтательно сказала я, и он посмотрел на меня.

— Тогда у меня было тяжелое время. В тот вечер я хотел просить вас вернуться. Я… — он помолчал. — И все же не стал. Вы не думали, почему?

— Может быть. Я знала, что это не мое дело.

— А Камероны — не мое. — Адам вытащил третье яблоко. — Они перестали быть моим делом восемь лет назад. Тогда я не мог с этим примириться. Я не мог примириться с этим два с половиной года назад. Не мог примириться прошлым вечером. А теперь могу. И хочу, чтобы вы это знали. Вот и все.

— Спасибо, — сказала я, не зная, как выразить свои чувства, и добавила: — Если вам когда-нибудь потребуется рассказать об этом и я смогу быть полезной, надеюсь вы мне позволите.

— Тут почти нечего рассказывать. — Он все еще не сводил глаз с робкого жеребенка. — Колин и я вместе учились в музыкальном колледже в Лондоне. Он очень часто бывал у меня дома. Тогда мы жили в Стритеме. В конце учебы они сказали мне очень вежливо, что мне никогда не стать хорошим музыкантом, и с каждым годом я все больше убеждаюсь, насколько они были правы. — Маленький пони, раздувая ноздри, добрался до яблока. — И для меня это значит все меньше и меньше. Мне нравится работать с хором. Кстати, у нас сегодня вечером репетиция, приходите, если захочется. Лейтон находится в полутора милях за Торкомбом.

Он замолчал. От овечьей тропки слышались топот бегущих ног и перекликающиеся голоса. Вспугнутые пони галопом ускакали прочь. Мужской голос крикнул:

— Повнимательней, Анни! Лучше держись тропинки. Йен! Будешь ты смотреть себе под ноги?

И Йен прокричал в ответ: