Песня, зовущая домой - [2]

— А вы не будете возражать, если мы сядем рядом?

Я правдиво ответила:

— Конечно, нет.

Все лучше, чем отдаться размышлениям и жалости к себе. Не я одна потеряла любимого родителя, и было бы просто распущенностью дать волю чувствам из-за того, что в Хитроу я не увижу ту же высокую фигуру, что и два года назад, когда он провожал меня в Найроби.

Во всяком случае это уже не было отчаянием. С ним я справилась в несколько недель, прошедших после получения телеграммы о смерти отца: коронарный тромбоз — и почти сразу все было кончено. И поскольку в критические моменты я все еще, оказывается, повторяла самую первую и единственную придуманную мной молитву: «Пожалуйста, Господи, пусть я всегда-всегда буду любить папочку. Аминь», — то я пережила самое худшее почти без слез. Нет, печаль этого момента была эгоистичной — из-за моей любви к Найроби: главная площадь, белая и блистающая на солнце, с возвышающимися цветочными клумбами и гордо развевающимися красно-зелено-желтыми флагами; городская ратуша с высокой кирпичной часовой башней, указующей с изящного белого фасада в синее небо; кафе «Боярышник», куда я так часто заглядывала на чашку чая…

И вот результат — я не только сама была слезливой до отвращения, но и портила настроение окружающим. Я в последний раз помахала в сторону наблюдательных площадок, где огненно-рыжая голова Барбары еле виднелась рядом с коричнево-лазурным пятном свитера Алана, и повернулась к стоявшей рядом девушке:

— Кстати, моя фамилия Белл. Дебора Белл.

Она охотно откликнулась:

— А моя Мур, но лучше зовите меня просто Илейн. Так я чувствую себя свободнее — а мне это очень нужно. Во время полета я всегда не в своей тарелке. — Она с сомнением улыбнулась, когда я пыталась ее ободрить. — Я знаю. Все так говорят, но я никогда не верю, пока снова не оказываюсь на земле. — Девочку звали Трэси, и ей было три года. — И дай-то Бог, чтобы ее не тошнило, — с горячностью продолжала молодая мама, — не то я еще больше пожалею, что не стала дожидаться Тони. — Тони, ее муж, через месяц следом за ними тоже отправлялся в Англию.

Эти подробности, сообщенные мне, пока мы рулили четырнадцать тысяч футов по взлетной полосе аэропорта Найроби, не оставили никаких сомнений в предназначенной мне роли: замена Тони Муру. Ладно, я всегда считала, что бывают и худшие способы проводить время.

И теперь я рассмеялась в ответ на очередной наивный наводящий вопрос:

— Конечно же нет, вовсе я не медсестра. Я преподаю. — Три года в Херфордсшире и два в Найроби я преподавала кулинарию и домоводство.

— Я так и подумала, что в вас есть что-то такое, — заметила она, и я снова улыбнулась, вспомнив замечание Алана.

Когда мы пролетали Эн Геди, стюардессы стали разносить чай с разными бутербродами и сладкими бисквитами, которые Трэси с жадностью уплетала. Это был типичный английский бутончик, с кудряшками и серьезным личиком, и я нашла ее совершенно неотразимой. Илейн, когда ее напряженность начала спадать, также оказалась приятной попутчицей. Мы стали болтать, и я вдруг обнаружила, что рассказываю о себе — о замечании отца, когда мне было двадцать четыре, что не стоило бы мне всю свою жизнь оставаться в Англии, и об удачно открывшейся заграничной вакансии в Найроби, городе, куда годом раньше эмигрировал Алан; о нашем совместном проживании в квартире с видом на ботанический сад; о решении мамы не продавать наш дом в Уимблдоне и о квартире в нем, которую она сдала сначала ужасной миссис Хьюстон, а потом Барбаре Лафлин, девятнадцатилетней манекенщице — этот выбор, когда я прочла ее письмо, показался мне еще хуже. Илейн слушала с упоением, и я продолжала рассказывать, чтобы отвлечь ее от мыслей о полете. В прошлом году Ален поехал на Рождество один, потому что моя школа организовала новые классы экономики, и я большую часть каникул занималась их оборудованием. Он встретил Барбару, и это оказалось любовью с первого взгляда. Не прошло и нескольких недель после его возвращения в Найроби, как он уже сделал первый взнос за новый дом в районе Спринг Вэлли, в мае приехала Барбара, и через месяц они обвенчались в англиканском кафедральном соборе.

— Она вам понравилась? — спросила Илейн.

Обычно я не очень распространялась о моих родных и близких, и у меня были опасения, что мужчина, сидевший справа от меня через проход, прислушивался к нашему разговору, но он оказался не заинтересованным в женской болтовне. Это был крупный мужчина, одетый в синий пиджак и почти полностью скрытый газетой. То, что на нем были темные очки, также усиливало впечатление отчужденности.

— Ну, — улыбнулась я, — можно сказать, она пришла, я увидела, она победила.

Барбара вихрем вырвалась из лондонского рейса в сверкающий день, как раз когда кончился сезон дождей, и от макушки пламенно-рыжей головы до гольфов и плетеных сандалет выглядела шикарнее не бывает и казалась такой бесшабашной, что я в отчаянии засомневалась, удастся ли мне довести ее до алтаря в целости и сохранности. Но мне это удалось, и она совершенно поразила меня, когда в собор вошла настоящая невеста, выглядевшая просто и прелестно в белом атласе, с золотым обручем и крахмальной короткой фатой на огненных кудрях.