Песня слов - [53]

16 мая 1935

<…> Много говорим о Вагинове – и после одного из разговоров – прочел ему <свои стихи на смерть Вагинова>. Я был свидетель невероятного физического явления: он, прослушав один раз, – все стихотворение повторил, читал, как свои стихи (отчего оно еще лучше звучало). И в буквальном восторге от конца и первых строк. <…>

18 мая 1935

<…> Бесконечно читаю несравненного Вагинова. Ах, какие у него стихи. Неужели правда, что мы трое – русская поэзия[33].

21 мая 1935

<…> О Вагинове разговоры нескончаемы. Сегодня (когда я ночевал у него) – он видел во сне Вагинова. Видел, что он утверждается как гениальный поэт. И сам добавляет: «Иначе и быть не может. Это так и есть». Его сравнивает с Бодлером, Новалисом. <…>

26 мая 1935

<…> У М<андельштама> к Х<лебникову> огромное почтение. А боится как конкурента он только Гумилева, но это дико скрывает. Побаивается Цветаевой и Вагинова, но по-другому. <…>

20 июня 1935

<спор о поэте Г. Санникове> Я делаю ход – что, дескать, вы боитесь поверить Вагинову, называете Багрицкого «подпоэтом», а тут выхваляете четвертостепенное <…>

29 декабря 1935

<в больнице> Сейчас в палату взял Вагинова. И вспомнил, что Новый год 1931 года он встречал у нас дома. Мы сидели до утра, и он с Алей рассказывали о Гумилеве, «Звучащей раковине», О. М<андельштаме>! Они показывали, как кто читал. Как жаль, что эта его книга <«Опыты соединения слов…»> такая куцая. Это 1/3 того, что он хотел тогда опубликовать.

7 февраля 1936

<приезд А. Ахматовой> Читал <…> «Вагинова» <…> Между прочим, в «Вагинове» – сказала А<нна> А<ндреевна>, то, что я тебе уже писал: дом Вагинова, и Дом Театра, и Дом Культуры друг другу мешают. Я, <…> может быть, сумею переделать средние два стиха. Это нужно действительно.

18 февраля 1936

<…> но писать после Багрицкого и Вагинова и рядом с Мандельштамом – тоже нужны египетское упорство и техника, техника <…>

3 апреля 1936

<Рудаков – Мандельштаму о «Разговоре о Данте»:> Вам нужна была структурность. Подошли бы и естествознание, и математика, и культура. Вы доказывали так: музыка структурна (оркестр, etc.), и она музыка! а Дант ей подобен, как он хорош! А получается совпаденье тех формул поэзии, которые мы выверяли с вашей практикой, с практикой Вагинова, моей и еще очень немногих. В чем же суть дела? В том, что поэзия понимается как наложенье рядов одного на другой, как отказ от твердых форм значения за счет углубления роли сочетаний. <…>

9 мая 1936

<…> Совершенно особенно окрашены эти дни благодаря Вагинову, его прозе. Чувство – будто читаю в первый раз. И проз неподдельных знаю очень мало. Он – с большей несомненностью, чем когда-либо, – вижу это – относится к ним, к немногим. Вот его «проглядывать» нельзя, а надо идти за каждой строкой, как в стихах. Пока читаю всё «Козлиную песнь». Нужно в Ленинграде будет добыть его последнюю неизданную книгу у Али.

Сейчас не умею сформулировать радости от него, но она очень широкая, а не просто удовольствие от экспериментов. Это очень близко и к бытовым стихам Заболоцкого, и к нашим с М<андельштамом> семейным анекдотцам, – и впечатлению от прошлогодних (устаревающих на века) газет etc., т. е. это – апперцептивная, и вспоминающая, и переоценивающая форма сознания. <…>

Из очерка «Город Калинин» (1942)

Весь декабрь постепенно начинал понимать ленинградскую зиму, самый Ленинград. И ничего не понял в 41-м году, ни во что не поверил.

На Карповке <у Алексея Вагинова и сестры Рудакова Ирины. – Примеч. сост.> была очень маленькая комната рядом с кухней, этаже на шестом. Миниатюрно всё: масштабы, дозы. Вечное радио, технически кустарное, но совершенное; его подруга – фотография. Сберегаемая родственность, всё сокращающиеся семейные праздники, встречи нового года; память о том, что здесь родственником и домашним писателем бывал гениальный Костя Вагинов, кажется, просто любивший своих героев. Призмы прошлого – фотографии Детского Села. Мой 926 год. И бережное, хозяйственное, любовное отношение к смерти, какое-то торжественное, издевательски отомщенное умение хоронить, оформлять всё на кладбищах. Поучительная деловитость, а на деле сказочная непрактичность; бережливость, наглядная, но лишь кажущаяся. При всей построенности удивительная нереальность быта. Воздух, а не жизнь.

Говорят, у птиц кости заполнены воздухом.

Были запасы аспирина, а не было ничего съедобного. На одни 125 грамм хлеба – по обстоятельствам – на двоих ответить было нечем.

Первый раз я понял, что страшна не смерть, а ее последовательная неожиданная неизбежность. Потом становилось ясно, что еще страшнее формы ее. Гроб на двоих, вероятно, перепроданный возницей у кладбища. От испуга стал открещиваться тройчатками назойливых, неотступных и передразнивающих друг друга строк, еще в контузионном бреду вертящихся каждая на собственной оси.

В спутанном орешнике

Лепятся скворешники,

В них пичуги-грешники.

И в противоречии

С птичьими наречьями

Речи человечьи.

Гнездышек местечки

Возле гнилой речки

Сняли человечки.

Лестница крутая,

Маршами взбегая.

Всходит к дверям рая.

<…>

От Костиных стихов – город (дома) – лес, – у меня орешник, ветвистый, путаный.