Песня слов - [23]

И бонны медленно шагают,

Как злые феи с тростью длинной,

А гувернеры в отдаленье

Ждут окончанья торжества.

И змеи бледные проспекта

Ползут по лестницам осклизлым

И видят клети, в клетях – лица

Подруг торжественного дня.

И исковерканные очи

Глядят с глубоким состраданьем

На вверх ползущие тела.

И прежним именем ласкают

И в хоровод детей вступают

С распущенной косою длинной,

С глазами точно крылья птиц.

<1926>

III. Стихи 1927–1934 годов

Песня слов >*

1

Старые слова поют:

Мы все сюсюкаем и пляшем

И крылышками машем, машем,

И каждый фиговый дурак

За нами вслед пуститься рад.

Молодые слова поют:

Но мы печальны, боже мой,

Всей жизни гибель мы переживаем:

Увянет ли цветок – уже грустим,

Но вот другой – и мы позабываем

Все, все, что было связано с цветком:

Его огней минутное дыханье,

Строенье чудное его

И неизбежность увяданья.

Старые слова поют:

И уши длинные у нас

Мы слышим, как растет трава,

И даже солнечный восход

В нас удивительно поет.

Вместе старые и молодые:

Пусть спит купец, пусть спит игрок,

Над нами тяготеет рок.

Вкруг Аполлона пляшем мы,

В высокий сон погружены,

И понимаем, что нас нет,

Что мы словесный только бред

Того, кто там в окне сидит

С молочницею говорит.

2

Я девой нежною была,

Шлейф смысла за собой вела.

Любовь – вскричали мотыльки

И пали ниц, как васильки.

И слово за строкой плывет,

Вдруг повернется и уйдет

Затем появится опять,

Возьми его и будешь тать,

Что взять никак не мог всего,

И взял, что годно для него.

3

Слово в театральном костюме:

Мне хорошо в сырую ночь

Блуждать и гаснуть над водой

И думать о судьбе иной,

Когда одет пыльцою был,

Когда других произносил

Таких же точно мотыльков,

В прах разодетых дурачков.

Дай ручку, слово, раз, два, три!

Хожу с тобою по земли.

За мною шествуют слова

И крылышки дрожат едва.

Как будто бы амуров рой

Идет во глубине ночной.

Куда идет? Кого ведет?

И для чего опять поет?

И тонкий дым и легкий страх

Я чувствую в своих глазах.

И вижу, вижу маскарад.

Слова на полочках стоят –

Одно одето, точно граф,

Другое – как лакей Евграф,

А третье – верный архаизм –

Скользит как будто бы трюкизм,

Танцует в такт и вниз глядит.

Там в городе бежит река,

Целуются два голубка,

Милиционер, зевнув, идет

И смотрит, как вода плывет.

Его подруга, как луна –

Ее изогнута спина,

Интеллигентен, тих и чист,

Смотрю, как дремлет букинист

В подвале сыро и темно,

Семь полок, лестница, окно

Но что мне делать в вышине,

Когда не холодно здесь мне?

Здесь запах книг,

Здесь стук жуков,

Как будто тиканье часов

Здесь время снизу жрет слова,

А наверху идет борьба.

<Стихи из романа «Козлиная песнь»> >*

<1>

Где вы оченьки, где вы светлые.

В переулках ли, темных уличках

Разбежалися, да повернулися,

Да кровавой волной поперхнулися.

Негодяй на крыльце

Точно яблонь стоит,

Вся цветущая,

Не погиб он с тобой

В ночку звездную.

Ты кричала, рвалась

Бесталанная.

Один – волосы рвал,

Другой – нож повернул –

За проклятый, ужасный сифилис.

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

А друзья его все гниют давно,

Не на кладбищах, в тихих гробиках,

Один в доме шатается,

Между стен сквозных колыхается,

Другой в реченьке купается,

Под мостами плывет, разлагается,

Третий в комнате, за решеткою

С сумасшедшими переругивается.

<2>

Весь мир пошел дрожащими кругами

И в нем горел зеленоватый свет

Скалу, корабль и девушку над морем

Увидел я, из дома выходя.

По Пряжке, медленно, за парой пара ходит,

И рожи липкие. И липкие цветы.

С моей души ресниц своих не сводят

Высокие глаза твоей души.

<3>

Лети в бесконечность,

В земле растворись,

Звездами рассыпься,

В воде растопись.

. . . . . . . . . .

Лети, как цветок, в безоглядную ночь,

Высокая лира, кружащая песнь.

На лире я точно цветок восковой

Сижу и пою над ушедшей толпой

. . . . . . . . . .

Я Филострат, ты часть моя.

Соединиться нам пора

. . . . . . . . . .

Пусть тело ходит, ест и пьет –

Твоя душа ко мне идет.

<4>

Ленинградская ночь

В разноцветящем полумраке,

В венке из черных лебедей

Он все равно б развеял знаки

Минутной родины своей.

И говорил: «Усыновлен я,

Все время ощущаю связь

С звездой сияющей высоко

И может быть, в последний раз.

Но нет, но нет, слова солгали,

Ведь умерла она давно

Но как любовник не внимаю

И жду: восстанет предо мной.

Друг, отойди еще мгновенье

Дай мне взглянуть на лоб златой,

На тонко вспененные плечи,

На подбородок кружевной.

Пусть, пусть Психея не взлетает –

Я все же чувствую ее

И вижу, вижу – вылезает

И предлагает помело.

И мы летим над бывшим градом,

Над лебединою Невой,

Над поредевшим Летним садом,

Над фабрикой с большой трубой.

Все ближе к солнечным покоям:

И плеч костлявых завитки,

Хребет синеющий и крылья

И хилый зад, как мотыльки.

Внизу все спит в ночи стоокой –

Дом Отдыха, Дворец Труда,

Меж томно-синими домами

Бежит философ, точно хлыст,

В пальто немодном, в летней шляпе

И, ножкой топнув, говорит:

«Все черти мы в открытом мире

Иль превращаемся в чертей

Мне холодно, я пьян сегодня,

Я может быть, последний лист».

Тептелкин, встав на лапки, внемлет

И ну чирикать из окна:

«Бессмыслица ваш дикий хохот,

Спокоен я и снова сыт».

И пред окном змеей гремучей

Опять вознесся Филострат

И, сев на хвостик изумрудный,

Простором начал искушать

Летят надзвездные туманы,

С Психеей тонкою несусь

За облака, под облаками,

Меж звездами и за луной

<5>

Война и голод точно сон

Оставили лишь скверный привкус.