Песня синих морей - [4]

Он молод, но он уже воин. В наследство ему достались флотоводческая слава Ушакова и Нахимова, светлое сердце матросов революции, солдатская зрелость героев битвы на Волге. А его знания — великое искусство мореплавания, накопленное разумом и опытом многих поколений моряков. Хитроватые морские узлы, которые, быть может, придумали еще матросы Магеллана; математический талант голландца Кремера, известного людям под именем Меркатора, — это он рассчитал путевую карту, лежащую сейчас на штурманском столе; догадливость английского капитана Сомнера, научившего моряков определять координаты судна по солнцу и звездам; творческая дерзость русских инженеров, создавших совершенные корабли, — все это собрано воедино в нем, лейтенанте Тополькове! А на гафеле распрямил ветер флаг его флота — бело-синий простор, красную звезду, серп и молот.

Море — подвижное, летучее — стелется навстречу кораблю. Скользят по воде изломанные тени мачт. Из-под кормы с грохотом вырывается измятая, излохмаченная волна. Она кипит, ярится, вспухает и затем несется за кораблем и день, и два, не в силах ни догнать его, ни остановиться. Кильватерная струя, перемешав пену и солнце, застилает призрачные контуры берегов. Над ней кружатся чайки, словно грачи над первой весенней бороздой.

Море живет не только за бортами — в необозримых далях и горизонтах, в холодной зелени глубин и запахе влажного ветра. Оно живет и в картушках компасов, счетчиках лагов и эхо-лотов, в дрожащих стрелках тахометров. Жизнь моря слилась на долгие годы с жизнью корабля, его экипажа, с жизнью лейтенанта Тополькова. И потому что волны, неторопливо и равнодушно бредущие к берегам не покрыты пылью древности, не знают ни возраста, ни пристанища, катятся вечно, храня в себе девственный, не тронутый временем облик веков, Тополькову становится жутковато. Быть может, в этих волнах шипели и гасли раскаленные ядра Наваринского боя! Быть может, они видели корабли Васко да Гама и слышали радостный крик колумбового матроса: «Земля!» Глядя на эти волны, слушая их, он, Сергей Топольков, приобщается к далекому и близкому прошлому. Он становится не только потомком великих мореплавателей, но и их сверстником. И все, что открыто до него, — Куком и Берингом, Крузенштерном и Лазаревым, — вновь окутывается тайной, непознанной и влекущей. Все начинается снова с той грани, от которой предки уходили в первые плавания. Ему, Тополькову, предстоят дороги, никем не пройденные и никем не пережитые. Ему открывать Антарктиду и полюсы, брать Зимний и штурмовать Перекоп, высаживаться с десантом в Новороссийске и водружать знамя над рейхстагом! У него все впереди — и прошлое и настоящее, — как у этого вечно юного моря, как у ветра, как у корабля, на котором он служит. И од совершит, обязательно совершит все, что предначертано человечеству, он проживет тысячу жизней, ибо разве стоило рождаться ради одной!..

— Скажите, это новый университет?

Море — исчезло. В тишине парка засыпала Москва-ре-ка: глубокое ущелье мел; гранитных берегов до краев наполнялось сумерками. Под Крымским мостом сгущалась темень. А в небе, еще не затуманенном огнями города, расправляли слипшиеся ресницы первые звезды.

— Это новый университет? — повторила вопрос девушка.

Oнa стояла в нескольких шагах от Сергея. Лицо ее было закрыто тенью ночной реки, и он видел лишь ее фигуру — невысокую и прямую, такую же тоненькую, как узкие каблучки ее туфель.

— Не знаю, — почему-то смутился Топольков. — Я здесь впервые. — Потом осмелел, добавил: — Значит, вы тоже не москвичка?

— Ленинградка, — пояснила девушка и повернулась к нему лицом. Ее губы улыбались. Видимо, она была счастлива и потому красива. Светлые волосы свободно спадали вниз, прикрывая щеку. Большие глаза смотрели доверчиво-радостно. В сумерках Сергей не мог различить их цвета, но почему-то подумал, что они — синие-синие.

Теперь они стояли рядом. От реки тянуло прохладой. Запах воды — сырой и острый — вытеснял с набережной густую, сладковато-пьянящую близость цветочных клумб. Меж темными силуэтами зданий вздрагивали зарницы трамваев. А вдали над вечерней столицей плыли, как ходовые огни кораблей, кремлевские звезды.

— Красиво, — восхищенно промолвила девушка.

Внезапно в аллеях парка и дальше — в улицах вспыхнули сотни электрических ламп. И сразу померкла глубина неба, и оно — плоское, оттененное сполохами городского зарева, — опустилось к самым крышам. Длинные отсветы упали на Москву-реку, закачались и замерли.

Эти вспыхнувшие огни, видимо, напомнили девушке о времени. Она поспешно взглянула на часы и с веселым, притворным ужасом воскликнула:

— Если б вы знали, как мне попадет! У нас такой строгий профессор!

В ней было много детского — резкого, угловатого. Но в жестах — плавно-медлительных, мягких уже угадывалась женственность, та робкая, еще не осознанная и не понятая женственность юности, которая сразу же бросается в глаза.

— Вы студентка? — спросил Сергей.

— Да, Ленинградской консерватории.

— И приехали на гастроль?

— Ну-у, гастроль, — засмеялась она. — Просто — концерт. Молодежный.

— И вы опаздываете? — На лице Тополькова появилась заботливая тревога. Уловив ее, девушка тихо, по-дружески доверительно успокоила: