Песня синих морей - [2]

Старик лежал, закрыв глаза. Из-под опущенных век выкатилась и повисла на щеке скупая слеза. И увидев ее, женщина вдруг вспомнила обо всем, что происходит: человек, с которым прожила она долгую, трудную и счастливую жизнь, умирает, и уже ничем не спасти его. Сколько ему осталось жить — день? Час? Минуту? По сути, с этой смертью завершалась и ее жизнь, потому что там, за печальной гранью, для нее оставалось только бесконечное одиночество старости — без надежды и будущего; одиночество, прервать которое может лишь новая смерть… Женщина судорожно глотнула воздух и уронила голову на грудь мужа.

Городенко слабеющими руками поднял ее лицо. Кивнув на самую крупную раковину на комоде, едва слышно по-просил:

— Возьми…

И когда женщина исполнила просьбу, добавил:

— Приложи к уху…

В нежных, полупрозрачных складках раковины тонко Звенели отзвуки далеких морей. Блуждала вода в кораллах, шевеля диковинные водоросли. Проносился напевный ветер, колышущий паруса и флаги, влекущий корабли и облака к никогда не кончающимся горизонтам. И казалось: отзвукам этим откликаются континенты, подхватывают их, возвышают, и они, ворвавшись в сердца людей, становятся песней, зовущей к светлым и радужным целям, к мужественной, великой борьбе.

Раковина пела. Слушая ее, женщина вновь притихла.

— Это она? — спросила у мужа, хотя в течение жизни спрашивала уже множество раз. И так же, как множество прошлых раз, Городенко отрицательно покачал головой.

— Это ее эхо…

К утру — так же внезапно, как начался неделю назад, — шторм угас. Над Стожарском повисла странная, какая-то усталая тишина. В комнате, в которой лежал учитель географии, равномерно постукивал маятник часов. Таинственно всхрапывали пружины в старом диване. А в медном котелке барометра дремала обессилевшая стрелка, заблудившись между нерусскими названиями безветренных дней и щедрых солнцестояний.

Вместе с тишиной ощутил Городенко слабость.

— Аня, одними губами, проговорил он, — в столе у меня — карты… Среди них и карта с «Потемкина», по которой восставшие вели броненосец. И еще — секстан. А в конверте — письмо… Отошлешь Кольке. На память о старом учителе.

Он затих, стараясь осилить какие-то раздумья или воспоминания. Потом приподнялся на локтях и неожиданно твердо сказал:

— А теперь помоги мне добраться до кресла… И открой, пожалуйста, окна.

Светало. С набухших влагой акаций падала громкая капель. Остро пахло, водорослями, мокрым песком и листвой.

С неба уползали в степную темень последние обрывки туч. Вспыхивали и гасли на фарватерах огни бакенов. Запоздалые волны рассыпались на отмелях. И вместе с их шумом приходили с моря, то нарастая, то замирая до шелеста, отголоски знакомой и никем до конца не познанной мелодии — мелодии бесконечных поисков и странствий…

Городенко умер перед самым восходом солнца.

Оно взошло яркое, по-майски щедрое, словно хотело одарить мир за долгие дни шторма. Море брызнуло навстречу ему праздничной синевой.

День выдался ясный, погожий. Искрилась линия горизонта. Лениво покачивались на волнах чайки. Неторопливо брели куда-то корабли.

Ослепленный солнцем городок прятался в тени садов и вымытых переулков. Над ним плыли белые облака. А за рекой Раскопанкой, что осторожно и застенчиво подкрадывается у окраины Стожарска к морю, зацветала в низинах буйная, хмельная черемуха.

Глава 1. ПОЕЗДА И СЧАСТЬЕ

Для человека, мечтающего о близком счастье, расписание поездов всегда неудобно… Скорый Москва — Мурманск отправлялся в час ночи, и Сергей Топольков не знал, чем заполнить остаток дня.

В Москве Сергей был впервые. Но сейчас ему не хотелось осматривать город. Мысли торопились в Заполярье, в моря, на которых предстояло служить. Интересно, какой он — Северный флот? Ну, корабли — такие же, как везде: — эсминцы, крейсеры, сторожевики. Но ведь флот — не только корабли. Это и берега, и порты, и люди.

Он попытался вспомнить все, что читал о Севере… Tеплое течение Гольфстрим. Магнитные бури. Полярное сияние в долгую арктическую ночь… А в памяти, мешая воображению, возникали обрывистые громады Феолента и Ай-Тодора, тихие сонные улочки Балаклавы, толпы гуляющих на бульварах Севастополя. Черное море за эти годы стало знакомым, обжитым и привычным.

Нет, Сергей не жалел о Черноморье. Он сам попросился на Север. И сейчас лишь досадовал, что путь впереди еще слишком долгий, а поезд уйдет бог весть когда. Посмотрел на часы и поморщился: стрелка словно замерла на шести.

Медленно уходил от площади, окаймленной тремя вокзалами. Не привыкнув еще к офицерской форме, к лейтенантским погонам и золотым нашивкам на рукавах, поспешно приветствовал всех военных, даже младших по званию. Вслед ему оглядывались, улыбаясь, полковники. Но Сергей не замечал этих улыбок. Он думал все о том же: о неизвестных морях, о вспышках далеких маяков, о мачтах, рассекающих ветер.

Вышел на широкую магистраль и остановился, оглушенный потоком автомашин. Догадался: Садовое кольцо. Несколько минут раздумывал: куда же идти? Потом махнул рукой: «Пойду за течением. Куда-нибудь да вынесет же?»

Июньское солнце опускалось за московские крыши. В сухом воздухе серебрились провода. А в боковые переулки, узкие и высокие, уже вползали предвечерние тени, выгоняя в небо юрких стрижей. Но город, казалось, не чувствовал спокойной усталости вечера. Улица текла шумная, стоголосая, текла, не умолкая ни на миг, наполненная до краев людским гомоном, шуршанием шин, повизгиванием тормозов и хрипловатой торопливостью моторов.