Песня на заре - [17]

— В гражданскую войну со мной вместе служил в Первой Конной щупленький паренек, тихоня, неказистый на вид. Но боевой в деле. Мне не раз приходилось вместе с ним делать налеты на беляков. Раз как-то после многодневного перехода мы сделали короткий привал в лесочке. Не успели стреножить коней и прилечь отдохнуть, как услышали звонкую песню, да такую задушевную, что бойцы затаили дыхание.

«Кто это поет?» — удивились мы и стали оглядываться по сторонам. Как водится, кто-то подтянул певцу, его поддержал другой, третий, и вскоре песня зазвенела на весь лес. Как ни старался наш комиссар выяснить, кто это так хорошо пел, это ему не скоро удалось. Лишь несколько дней спустя он узнал, что пел Сеня Барановский. С того дня его на всех привалах просили петь, и он пел всё новые песни…

«У тебя, братец, настоящий талант! — говорил ему комиссар. — Я решил возбудить ходатайство перед командованием армии, чтобы тебя послали учиться».

«Да разве можно думать об этом сейчас, когда идут такие жестокие бои?» — попробовал возразить молчаливый паренек.

«Не только можно, но и надо об этом думать… Такой талант, как у тебя, надо оберегать… Он еще послужит народу».

И комиссар велел нам окружить особенной заботой Сеню, беречь его как зеницу ока. А тут как раз начались ожесточенные бои. Наш эскадрон попал в окружение. Надо было разведкой установить самое удобное для прорыва место и любой ценой прорваться к своим. Командир стал вызывать охотников.

Сеня настаивал, чтобы его послали в разведку. Но просьбы не помогли. Я сам пошел в разведку вместо него и был тяжело ранен.

Прошло много лет. И вот я приехал однажды в Москву. Пошел с женой на концерт. На сцену вышел артист и запел. У меня что-то оборвалось в груди. Такое знакомое лицо! И голос знакомый. Присматриваюсь — он самый, Сеня. Гляжу в программу — заслуженный артист республики Барановский.

Увлеченные разговором Павел и Михеев медленно прошли мимо переулка, где стоял Аким Федорович. Задумчиво посмотрев им вслед, председатель зашагал к дому.

Наутро Касатенко снова собрал членов правления, и они решили: послать Зою Гурко в музыкальное училище.

Матрена Григорьевна не помнила случая, чтобы в ее доме побывал председатель колхоза. А тут он явился и сказал, что на станцию Зою отвезет его машина. А для провожающих он предоставит грузовик.

— Пиши нам, Зоя, как и что. Учись как следует, не роняй чести колхоза, который носит имя героя нашей родины.

— Буду стараться, — негромко ответила взволнованная девушка.

Она понимала, что Дубовка возлагает на нее особую ответственность, и это немного пугало ее.

Матрена Григорьевна снаряжала Зою, как невесту, вложила в ее чемодан все, что могла приобрести в сельском магазине, вплоть до маленького будильника.

Рано утром к дому Матрены Григорьевны подкатили две машины.

Радость Матрены Григорьевны омрачил Павел: он вошел в дом и по-хозяйски взял чемодан Зои.

Мотря с укоризной посмотрела на дочь, но Зоя сделала вид, что не поняла, о чем беспокоится мать.

Конечно, больше всех суетилась Иринка. Мать Иринки, как бы невзначай, уронила, чтобы слышал Павел:

— Станет известной артисткой и не поглядит в нашу сторону.

Павла кольнули ее слова: глубоко в душе он таил тревогу, что именно так и может случиться.

К Зоиному дому подошли соседи, девчата с семеноводческого участка, участники художественной самодеятельности, старик Михеев, почтальон Тихон.

Заведующий клубом, учитель Красновский, сердечно напутствовал ее:

— Зная ваши способности и ваш настойчивый характер, Зоя, я уверен, что вы достигнете цели. Но никогда не забывайте Дубовку, школу, где вы учились, своих товарищей — словом, всех тех, кто вывел вас на светлую дорогу.

Гирш не поехал на станцию.

— Приеду в город, посмотрю, как ты устроилась. Каждую субботу будем ждать от тебя писем. Счастливого пути!

По-отечески поцеловал Зою, усадил Мотрю и Елену в машину, а сам покатил в другую сторону.

Почтовый поезд стоит три минуты. Мотря и Елена так суетились вокруг Зои, так тараторили, что Павел не смог сказать Зое тех слов, которые он мысленно повторял вчера и сегодня.

Зоя помахала ему рукой уже из окна вагона. Поезд скрылся из виду, а он все еще, озадаченный, стоял на перроне.

Мотря и Елена, баянисты, провожавшие Зою, уехали.

— Я останусь, — сказал Павел шоферу.

Он почувствовал себя одиноким и побрел по велосипедной тропке вдоль железной дороги.

Павлу так и не удалось еще раз поговорить с Зоей. А прощание с ней оказалось неожиданно холодным, девушка как будто чуждалась его в эти последние два Дня.

Холодное ноябрьское солнце, опавшая листва, которую шевелил резкий утренний ветер, усилили безотчетную досаду и недоуменье Павла.

Все получилось далеко не так, как он мечтал.

16

В Дубовку Павел вернулся под вечер; как обычно в воскресный день, улицы были многолюдны, и Павлу казалось, что каждый встречный готов сказать ему:

«Ну что, уехала и даже не попрощалась как следует… Зря расстраиваешься, все равно Мотря не допустит, чтобы ты женился на Зое. Забудь ее».

Возле своей калитки стояла Лукерья, мать Иринки. Павлу не могло прийти в голову, что Лукерья целый день высматривала его, зная, что Лукьяниха, проводив Зою, уехала в больницу к зубному врачу.