Песня длиною в жизнь - [52]

Над ней склонился Ив, его тяжелая как свинец рука лежала на ее плече. Его черты расплывались в сером свете, но она уловила его гнев, даже не видя лица. Постепенно на темном фоне стали проступать неотчетливые контуры. Она лежала с Ивом в постели в марсельском отеле «Регина». Судя по всему, в комнате не было и следов полицейского патруля.

— Эдит! — грозно сказал Ив.

Она зевнула.

— Что случилось?

— О ком ты мечтала? — рявкнул он. — Ты говорила во сне, но я ничего не понял. Тебе снился один из твоих любовников?

Она подумала, что так и есть, действительно снился. Отрицать это было бы ложью. Она испугалась, когда истина дошла до ее сознания. Разрываясь между нарастающей паникой, переутомлением и досадой, поскольку Ив разбудил ее и теперь задавал глупые вопросы, она огрызнулась:

— Пошел ты к черту!

Па самом деле сказанное относилось не столько к нему, сколько к его темным мыслям.

— Я не хочу, чтобы ты мечтала о других мужчинах, — продолжал он. — Я собираюсь жениться на тебе, поэтому в твоей жизни больше никого быть не должно.

Почему он сформулировал брачное предложение в такой отвратительной форме? Да и было ли это предложением? Или это констатация факта, а ее ни о чем даже не спрашивают? Теперь к ее тревоге примешивалось разочарование. Ему бы чуть-чуть романтичности. По крайней мере, для решения вопросов, касающихся их совместного будущего, он никак не мог найти подходящий момент. Уже не в первый раз он ошибался в этом важном деле.

— Оставь меня в покое! — снова огрызнулась Эдит. Затем натянула на глаза маску, повернулась на другой бок и притворилась спящей.

Он застонал от бессилия, но не двинулся с места. Несмотря на их ссору, он снова быстро заснул. А она долго еще лежала без сна, прислушиваясь к его спокойному дыханию.

Гастроли по Южной Франции осенью 1941 года прошли удачно, тем более что Эдит аккомпанировал новый пианист. Этого высокого тридцатилетнего мужчину она встретила в Марселе и вскоре наняла его. На самом деле он был композитором, но сначала она интересовалась этим фактом не больше, чем тем, что он, будучи евреем, сбежал из Германии. Ее привлекали его грустные глаза и поразительная музыкальность. В своем деле он, как и Эдит, стремился к совершенству. Она звала его Ноно, но его настоящее имя было Норберт Гланцберг. Типичное немецкое имя для мужчины, который вырос в типично немецком городе Вюрцбурге. Хотя он, сопровождая Пиаф, мог более или менее незаметно путешествовать через так называемую свободную зону Франции[55], ему ни в коем случае не следовало приближаться к оккупированному Парижу. К тому же Гланцберг постоянно был начеку, опасаясь экстрадиции вишистскими властями. Андре Бигар снабдила его фальшивыми документами с ложными адресами.

Одним из ярких эпизодов его выступлений с Эдит была сцена, когда она, закончив песню, стояла с револьвером и делала вид, что стреляет. Конечно, оружие не было заряжено. То, что звучало как выстрел, было всего лишь грохотом крышки пианино, которую Норберт Гланцберг ронял в нужный момент. Получилась захватывающая иллюзия! Эдит была счастлива, поскольку сцена неизменно пользовалась успехом на каждом концерте.

Однако на сцене в Экс-ан-Провансе это не сработало. Вместо громкого хлопка раздался лишь тихий стук. В зале воцарилась выжидательная тишина.

Пораженная Эдит повернулась к пианисту. Ее брови вопросительно приподнялись. В ярком свете прожекторов она не сразу увидела, что Ноно не обращает на нее внимания и отчаянно трясет крышкой рояля. То, как он это делал, показалось ей настолько забавным, что она рассмеялась.

Публика, кажется, только и ждала этого момента и тоже начала смеяться. Сначала немного сдержанно, а потом буйное веселье охватило партер и балконы. Это была реакция, вызванная возникшим напряжением, а затем — облегчением и удовольствием.

— Что произошло? — спросила Эдит у Норберта.

Они встречались с преданными поклонниками в гостиничном номере, чтобы отпраздновать удачное выступление. Пианист сидел за роялем, импровизировал и пил вино.

— Крышка была обита войлоком. Вот почему она не хлопнула. А потом она застряла, и я не смог ее поднять сразу. — Он говорил по-французски с сильным немецким акцентом. Эдит могла только догадываться, почему так беспомощно вздрагивают его плечи. Она взяла бокал из его руки и поставила его рядом с пюпитром. Затем она нежно погладила пальцы Норберта, которые неподвижно лежали на клавиатуре.

— Хорошо, что ты не поранился. Я не хочу другого пианиста, кроме тебя. — Она посмотрела на него и улыбнулась. — Ты же не хочешь уйти вместе со всеми, не так ли?

Ее просьба выглядела слишком явной, чтобы ее можно было проигнорировать или отклонить. Она чувствовала, что сегодня она настолько опьянена успехом, что получит всё или всех, кого пожелает.

Эдит так никогда и не узнала, был ли Норберт заинтересован в ней как в женщине или просто ценил сотрудничество с ней как с артисткой. Он одарил ее заговорщицкой улыбкой, опустил голову и начал играть мелодию, которая зазвучала странно резко, затем меланхолично и, наконец, растворилась в каком-то проблеске надежды. Это был вальс с повторяющимся коротким рефреном.