Песни о жестокости женщин, мужском вероломстве и общечеловеческой слабости - [50]

Пересматривал тысячи голограмм в каталогах знакомств, тратил вечера на прогулки по модным кварталам, заглядывал в окна косметических салонов: сквозь прозрачные витрины виднелись десятки девушек, отдавших свои руки в полное распоряжение тихо стрекочущих маникюрш. Они сидели, уставившись на огромные экраны с танцующими силуэтами, слушали собственные аудиосистемы, обволакивающие их коконом музыки, недоступной никому больше, или просто мечтали, прикрыв глаза.

Я достаточно хорош собой и богат, чтобы выбрать любую, но я хотел только одну, свою.

Иногда казалось, мне повезло, и я мчался на другой конец мира, чтобы сравнить голограмму с живой женщиной. Сюрпризов было много, и все неприятные. Оттенок глаз копии мог возмутительно не совпасть с оригиналом, пластика компьютерной модели часто не имела отношения к действительности, голос безбожно перевирался в записи, а главное, почти всегда дело портил запах. Я искал вполне определённый аромат кожи и волос, который невозможно скорректировать никакой парфюмерией. Заподозрил уже, что люди вообще не способны пахнуть как нужно.

Но однажды я её почти встретил. Я верю в бессмысленное упорство судьбы, способной так долго перемешивать карты, что они однажды улягутся в порядке нераспечатанной колоды — масть к масти, каждая на своём месте.

И я действительно увидел ее живьём, в городе, где живу уже сорок лет. Он огромен, но я всерьёз начал бояться, что исследовал его весь, и город пуст — потому что в нём нет её. И вдруг на эскалаторе торгового молла меня окутал аромат. Едва уловимая нота тёплых фиалок, уснувших на груди шатенки; земляничное молоко, до которого добрался голодный лисёнок. Ровно та комбинация, от которой у меня шевелились и сердце, и член, и слегка — волосы на шее.

Запах в последний раз погладил меня по щеке и исчез — она спускалась, а я поднимался. Впервые в жизни я, такой осторожный, совершил безрассудную выходку, перемахнув с одной лестницы на другую. Людей тем утром было мало, удалось ни к кому не прикоснуться, чтобы добраться до неё, — иначе я был бы мёртв, агрессия у нас наказывается мгновенно и однозначно.

Видимо, запах и есть главный маркер: в остальном она тоже была идеальна. Мои глаза немедленно вобрали её облик и впервые успокоились — они получили то, чего желали. Забывшись, я протянул руку, и девушка негромко спросила: «Хочешь, убью тебя?» Я был почти готов согласиться — мало того что она имела возможность и право, но меня самого наполнило такое чувство обретения смысла существования, что жизнь показалась сделанной. К счастью, рассудок напомнил, что теперь всё только начинается, поэтому я извинился, послал свою визитку и отметил, как лёгкое раздражение на её лице сменяется любопытством — по мере того как она считывала информацию обо мне. В социальном смысле я довольно лестное знакомство, я уже говорил. Она, не раздумывая, отправила мне свои данные, но я не стал читать.

— Скажи мне своё имя. Вслух. — Я хотел убедиться ещё раз.

Да, голос был точно такой, как надо, вплоть до оттенков. Вплоть до звука дыхания.

Через четыре часа она потянулась в моей постели, вздохнула и перевернулась на живот. Вкус жидкостей её тела, способы выражать страсть и ширина влагалища меня полностью устроили. Я был счастлив. Она встала, и я разрешил ей пойти в туалет одной. Я не безумец, чтобы требовать от женщины идеальных экскрементов. Ножками с правильными ногтями она нащупала бледно-розовые меховые туфельки, который я давным-давно купил для неё, выпрямила спину и встала. И тут случилось ужасное. Она всё испортила.

Мягкой подошвой наступила на пульт климатической системы и покачнулась. Лицо исказила мимолётная гримаска боли и тут же пропала. Девушка улыбнулась и вышла, но было поздно — я увидел, как она некрасиво морщит нос, так, что раздуваются ноздри. Моя женщина от боли должна была чуть хищно задрать верхнюю губу, а не корчить жабью рожу.

Когда она вышла, у порога ванной комнаты стоял дворецкий, держа все её вещи в трёх руках, а четвёртой протягивая кредитку. Девушка просканировала сумму и осталась довольна. Оделась. Дворецкий, ни на секунду не останавливаясь, деликатно оттеснил её к двери и сопроводил до такси.

Я в это время, стыдно сказать, плакал.

Именно этот случай надломил меня, я почти поверил, что обречён на одиночество, на пустоту и незавершённость бытия — ведь дополнить его могла только моя женщина, которой, видимо, не существует. Два года я только и делал, что разрушал своё тело, и медицинские системы едва поспевали, чтобы восполнить урон, который я наносил себе веществами и травматичными приключениями. Именно тогда я впервые попробовал развлечение полных психов — удалялся за периметр, укрытый Сетью, и проводил на Диких землях почти половину суток в полной беззащитности. Вряд ли у нас тут осталось что-то, способное убить человека, но сама идея Отключённости взрывала мозг похлеще звуковой пули. Поначалу я мог вынести лишь несколько часов, и аэромоб, зафиксировав обморок, мгновенно подбирал меня и уносил в периметр, попутно реанимируя. Я очень хорошо держался, ведь сейчас подрастает поколение, не способное удалиться от Сети даже на сорок минут. Я же постепенно учился справляться с шоком и однажды остался за периметром на ночь. Именно тогда я узнал про коварство света и, едва сумев развести костёр, сразу его погасил. Постепенно глаза стали привыкать к темноте.