Песни - [34]

Следы… следы — о, как их много!

Я в чей-то попадаю след.

Вот сын аптекаря из Бреста.

Вот юный венский музыкант…

Да разве есть такое место,

где спрос на ум и на талант?!

И старый сказочник из Кельна

спешит зачем-то в Амстердам —

всегда оттуда, где нам больно,

всегда — неведомо куда…

Среди домов, пронзивших небо,

где реки золота текут,

где хватит всем питья и хлеба

и где с тобою нас не ждут,

среди подстриженных лужаек

под сенью сонных облаков

один из тысяч попрошаек —

скажи, ты к этому готов?

Но есть еще клочок надежды —

господний сладостный плевок.

Одни крушенья там найдешь ты —

я б тоже плюнул, если б смог.

Здесь речь взрывается картаво,

как и две тыщи лет тому,

и как к воде — цветы и травы,

в нас что-то тянется к нему.

Как и везде, нас здесь не любят.

Мы всем помеха, как везде…

О люди, нашей крови люди!

Ну что поделаешь — мы здесь!

Клочок земли над теплым морем —

скрещенье наций и надежд.

О чем кричим, о чем мы спорим?

Другого не было и нет.

И маскируется под случай

то, что является судьбой:

клочок земли — других не лучше,

но нет других у нас с тобой!

20 января — 6 февраля 1992

Сон

Колыбельная

Сыну

Ночь опускается, глазки слипаются,

месяц над крышей плывет.

Мама над детской кроваткой склоняется,

руку на лобик кладет —

сон для сыночка зовет.

Видишь, спешит, кувыркаясь и падая,

к нам золотой паучок.

В лапках его многоцветною радугой

легкая нитка течет.

Тронь его пальчиком — он не боится,

послушай неслышимый звон.

Здесь что захочется — то и случится,

и все называется «сон».

Вот и натянута рамкою радуга

по четырем сторонам.

Чем нас с тобою сегодня порадует

этот волшебный экран?

Что там откроется нам?

Катится, катится слон на колесиках,

рыбка с мотором летит.

Мишка лохматый на лодке проносится,

кот на дуделке свистит.

Ну, наконец-то! Пыхтя паровозиком,

на самосвале верхом —

кто же там едет —

в руке пистолетик,

включенный фонарик —

и лопнувший шарик,

цветной календарь —

и сестренкин букварь,

и заячья лапка,

и папина тапка,

и маленький кубик

по прозвищу «рубик»,

куда ж карандаш?

А за щечку — куда ж!

как птички на ветке —

соседки-конфетки,

ну как же тут быть —

ничего не забыть?

Какой замечательный сон!

И сверху всего — телефон.

…Быстрыми лапками рамка сомнется,

слетит паутинкой с лица,

только улыбка на нем остается,

как солнечный блик на листах,

в луче золотая пыльца,

льющийся свет без конца.

10 ноября 1985 — 7 февраля 1986

Сонет о глазах

Слабеют к старости глаза —

глаза совсем не держат влагу.

Не потому, что мышцы слабы,

а потому, что голоса,

как нервы наши, обнажились,

и связки это или жилы —

хотя и знаешь, не сказать.

И изумленная строка,

уже не помещаясь в горле,

пуская веточки и корни

в волосиках и коготках,

цепляется за что придется,

и это дрожью отдается:

лицо дрожит, дрожит рука.

И дрожь передается струнам,

и мишура слетает с них,

и блеск металла как-то сник,

такой уверенный у юных.

Зато пронзительнее стал

и ярче даже, чем металл,

луч состраданья. Стало трудно.

Что прежде видел не любя —

все, все проходит сквозь тебя.

28 сентября — 15 октября 1986

Спасибо

Дополнение к «Песне о правах»

Посвящается жене — любимой

Спасибо, моя родная,

доверчивая моя!

Все то, чего мы не знали, —

теперь это знаю я.

Родная моя, спасибо

за эту святую власть,

что вместе с твоею силою

тобой мне передалась.

Спасибо, мой храбрый воин,

отважный мой командир!

Будь ясной и будь спокойной —

я справлюсь теперь один.

Пружинисто-осторожно

мы двигались, не дыша.

Теперь это все не нужно —

не бойся за первый шаг.

Тебя лишь рассвет разбудит,

а бури пусть мне трубят.

Не бойся за все, что будет,

и главное — за себя.

Войска твои не на марше —

дай отдых своим коням.

Не бойся за тыл, мой маршал,

и главное — за меня.

Будь слабою — в этом сила,

и наших полков не счесть!

Не бойся за все, что было.

Будь счастлива всем, что есть.

7–8 апреля 1978

Стала улица — кто-то сердится…

Стала улица — кто-то сердится,

кто — торопится, кто — никак.

Стала улица — власти хмурятся:

все же улица — не пустяк.

То ли вышло все электричество,

то ли пробки кто пережег.

То ли качество из количества:

диалектика — и прыжок.

И стоят в затылок троллейбусы,

и сугробы рядом растут:

нет машин, а дворники ленятся.

И в конюшнях лошади ржут.

Дети бегают — не положено! —

посредине — не по краям.

Положение очень ложное:

бегать, собственно, надо нам.

Стала улица — и завод стоит.

Самолет не смог улететь.

Бомбы — в ящиках, ядра — в атомах…

Сказка кончилась… дали свет.

3–6 февраля 1967

Было потрясение, такой эпизод. Я тогда жил на улице Плеханова, пытался как-то добежать до троллейбуса и опоздал на него. Обидно. Стал ждать следующего, повернувшись лицом в ту сторону, откуда он должен был прийти. Посматривал на часы, мялся. Вместе со мной стоял на остановке парень, следил за моими телодвижениями: скучно же так стоять. И когда я сказал в пространство: «Черт! Ну как жалко, что он ушел…» — он как бы ждал этих слов и сказал: «А он вообще-то не ушел…» С мистикой мы были мало знакомы, и поэтому во мне что-то оборвалось… Я потухшим голосом говорю: «Как не ушел?» — «А вон стоит». Я повернулся и увидел стоящий без огней троллейбус, покинутый пассажирами. И вдруг эта улица-кишка превратилась в сказочную: падал снежок, стоял заносимый этим снежком троллейбус, следы его колес тоже уже заносило. В общем, если чуть-чуть экстраполировать ситуацию, эта обессвеченная, обезлюдевшая улица — кусочек цивилизации, в которой вдруг выключили энергию… Что будет? Интересно… Песня «Стала улица» об этом и написана. И еще с теми самыми пацифистскими настроениями, которые и тогда, и позже, да и всегда во всех нормальных людях присутствуют.