Песни Кавриса - [23]

Все время, пока говорила учительница, в классе стояла необычайная тишина.

Каждый думал о себе: может ли он сам хоть одной черточкой своего характера сравниться с Павлом Корчагиным?

— Куда нам, грешным, — вздохнул Пронка.

— Из всего нашего класса, — прошептала Тонка, — только Каврис такой.

Софья Михайловна улыбнулась:

— Посмотрим, как он кончит учебный год.

Когда выходили из класса, Пронка подтолкнул Кавриса под локоть:

— Видел? Здорово! А ты еще разозлился: «Неправду говорит»… Двойку не поставила и весь урок проговорила. Я, между прочим, тоже не выучил. Если бы спросила — амба!

— Эх, голова бедовая! Чего бы тебе, Пронка, ни сказали, будто горох об стену…

Глава пятнадцатая

Мороз белой зимы опять рисует на окнах узоры. Тополя, стоящие возле интерната, покрылись инеем. Сороки, которые никогда не улетают на юг, сидят на заборах и деревьях округлившиеся, спрятав головы. Птицы боятся летать в такой жгучий мороз.

Хорошо, что расстояние между школой и интернатом короткое, а то бы замерз, как сорока на лету.

На черноватом небе зимнего вечера горят густые звезды. Безжалостный мороз щиплет щеки, нос, колени. У Кавриса не хватает ладоней, чтобы одновременно растереть все стынущие места.

— Морозы еще долго будут стоять, — рассуждает Каврис, — звезды густые. Пусть бы примета не сбылась, а то я совсем пропал…

Открыв дверь, мальчик вошел в интернат. Ворвавшийся вслед за ним белый пар — дыхание мороза — покатился по коридору и тут же растаял.

Проходя мимо двери Марии Владимировны, Каврис остановился: кажется, там Макар — его бас. Интересно, что он может делать сейчас у воспитательницы? Как будто ничего за день не натворил… Кричит-то как! Оправдывается? Ого! Про меня…

Каврис приник ухом к двери.

— Я… я хорошо знаю его, — говорил Макар срывавшимся от волнения голосом, — мы с ним из одного аала. Он — круглый сирота, ему труднее всех…

— Мы все за него переживаем: и я, и Макар, и Тонка. Макар, конечно, правду говорит, но Каврис сам немного виноват. Сил мало, а он сидит до ночи в музыкальной комнате, играет, ноты учит. Надо посоветовать, чтобы он так не делал. Первое — учеба, а музыка… хе, просто так!

Так-так, два дружка уже про него докладывают! Кажется, не просил их лезть не в свое дело. Теперь остается услышать еще один знакомый голосочек… Пожалуйста, вот и он!

— Музыка для него не «хе», не «просто так». Не равняй всех по себе, — возмущенно возражала Тонка. — Никто из вас и не знает, какую музыку сочиняет Каврис, какие песни. Если бы ты мог так, давно бы всем раззвонил!

С него хватит! Надо уходить из школы. Не хочет он больше быть ни «колхозным мальчиком», ни «ручным ягненком», ни… какое еще прозвище придумают ему здесь? Неужели он не сможет сам прокормиться? Неужели не сможет… чтоб никто не ходил и не просил за него…

…На следующий день Каврис не пошел в школу. Глядя в заиндевевшее окно, он думал, как добраться до дома в такой морозный день. Кажется, из аальских в Аскизе никого нет, чтобы можно было доехать на попутных санях.

В самый разгар его размышлений в комнату вошла Мария Владимировна, в руках она держала новое белье, брюки, рубашку.

— Все в порядке, — сказала она. — Вот, бери вещи, паек дополнительный будешь получать…

— Я ни у кого не просил, — буркнул Каврис.

— Вот странный мальчик! — удивилась Мария Владимировна. — Другой бы не стал возражать.

— Я не «другой»!

— Хорошо, хорошо, не будем спорить. По-моему, ты сам отчасти виноват — никогда и никому ни слова! Разве так можно? Надо людям побольше доверять. Ты не думай — много людей к тебе хорошо относятся: и учителя, и товарищи. Вещи и паек выданы по решению исполкома. Это государственная помощь, так что, пожалуйста, не капризничай!

Глава шестнадцатая

На сцене районного Дома культуры отчетный концерт учащихся средних школ. Художественное чтение, сцены, интермедии, вокальные и музыкальные номера.

Конферансье объявляет: «Выступает ученик седьмого класса Аскизской средней школы Каврис Танбаев. Он исполнит на баяне музыкальную пьесу собственного сочинения».

Кавриса трудно было узнать. Вместо серых растоптанных валенок — новые сапоги; вместо линялой рубахи неопределенного цвета — черная косоворотка с белыми пуговицами, подпоясанная кожаным ремешком.

Усевшись на стул, он развернул мехи, положил пальцы на белые пуговицы баяна. В зал полетела музыка. В ней слышалась печальная жалоба женщины, и песня воинов, и песня одиноких тополей, простившихся с летней листвой, и весенняя песня жаворонков, и песня пастуха, и журчание ручья, и вой злой пурги — все звуки родной природы, казалось, таились в глубине баяна. Юный музыкант извлекал их силою своего таланта.

Софья Михайловна, не выдержав, шептала на ухо своей соседке, Ольге Павловне:

— Послушайте, Оля, как он талантлив, как одарен! Просто удивительно…

Когда смолкли последние звуки замечательной песни, зал замер. Каврис уходил со сцены в полной тишине, без аплодисментов. Софья Михайловна в отчаянии оглядывалась по сторонам: «Что за народ, неужели не оценили?» И вдруг… прорвалось! Грянуло оглушительное «бис»!

Кавриса долго не отпускали, он играл еще и еще…

За кулисами он столкнулся с Тонкой, нарядной, как настоящая артистка.