Песни из «Уголка» - [4]

Чтоб отойти туда, где обитают сны.

«Качается лодка на цепи…»

Качается лодка на цепи,

Привязана крепко она,

Чуть движет на привязи ветер,

Чуть слышно колышет волна.

Ох, хочется лодке на волю,

На волю, в неведомый путь,

И свернутый парус расправить,

И выставить на ветер грудь!

Но цепь и крепка, и не ржава,

И если судьба повелит

Поплыть, то не цепь оборвется,

А треснувший борт отлетит.

«Нынче год цветенья сосен:…»

Нынче год цветенья сосен:

Все покрылись сединой,

И побеги, будто свечи,

Щеголяют прямизной;

Что ни ветка — проступает

Воска бледного свеча…

Вот бы их зажечь! Любая

Засветила б — горяча!

Сколько, сколько их по лесу;

Цветень пылью порошит!

Только кто, чуть ночь настанет,

Эти свечи запалит?

Низлетят ли гости с неба

Час молитвы озарить?

Иль колдуньи вздуют пламя

В дикой оргии светить…

Все равно! Но только б света,

Света мне — со всех ветвей!

Только б что-нибудь поярче,

Что-нибудь — повеселей!

«Как ты чиста в покое ясном…»

Как ты чиста в покое ясном,

В тебе понятья даже нет

О лживом, злобном или страстном,

Чем так тревожен белый свет!

Как ты глупа! Какой равниной

Раскинут мир души твоей,

На ней вершинки — ни единой,

И нет ни звуков, ни теней…

«Вот с крыши первые потеки…»

Вот с крыши первые потеки

При наступлении весны!

Они — что писанные строки

В снегах великой белизны.

В них начинают проявляться

Весенней юности черты,

Которым быстро развиваться

В тепле и царстве красоты.

В них пробуждение под спудом

Еще не явленных мощей,

Что день — то будет новым чудом

За чудодействием ночей.

Все струйки маленьких потеков —

Безумцы и бунтовщики,

Они замерзнут у истоков,

Не добежать им до реки…

Но скоро, скоро дни настанут,

Освобожденные от тьмы!

Тогда бунтовщиками станут

Следы осиленной зимы;

Последней вьюги злые стоны,

Последний лед… А по полям

Победно глянут анемоны,

Все в серебре — назло снегам.

«Мои мечты — что лес дремучий…»

Мои мечты — что лес дремучий,

Вне климатических преград,

В нем — пальмы, ели, терн колючий,

Исландский мох и виноград.

Лес полн кикимор резвых шуток,

В нем леший вкривь и вкось ведет;

В нем есть все измененья суток

И годовой круговорот.

Но нет у них чередованья,

Законы путаются зря;

Вдруг в полдень — месяца мерцанье,

А в полночь — яркая заря!

«Мысли погасшие, чувства забытые…»

Мысли погасшие, чувства забытые —

Мумии бедной моей головы,

В белые саваны смерти повитые,

Может быть, вовсе не умерли вы?

Жизни былой молчаливые мумии,

Время Египта в прошедшем моем,

Здравствуйте, спящие в тихом раздумии!

К вам я явился светить фонарем.

Вижу… как, в глубь пирамиды положены,

Все вы так тихи, так кротки теперь;

Складки на вас шевельнулись, встревожены

Ветром, пахнувшим в открытую дверь.

Все вы взглянули на гостя нежданного!

Слушайте, мумии, дайте ответ:

Если бы жить вам случилося заново —

Иначе жили бы вы? Да иль нет?

Нет мне ответа! Безмолвны свидетели…

Да и к чему на вопрос отвечать?

Если б и вправду они мне ответили,

Что ж бы я сделал, чтоб снова начать?

В праздном, смешном любопытстве назревшие,

Странны вопросы людские порой…

Вот отчего до конца поумневшие

Мумии дружно молчат предо мной!

Блещет фонарь над безмолвными плитами…

Все, что я чую вокруг, — забытье!

Свод потемнел и оброс сталактитами…

В них каменеет и сердце мое…

«О, будь в сознаньи правды смел…»

О, будь в сознаньи правды смел…

Ни ширм, ни завесей не надо…

Как волны дантовского ада

Полны страданий скорбных тел,—

Так и у нас своя картина…

Но только нет в ней красоты:

Людей заткала паутина…

В ней бьются все — и я, и ты…

«Всюду ходят привиденья…»

Всюду ходят привиденья…

Появляются и тут;

Только все они в доспехах,

В шлемах, в панцирях снуют.

Было время — вдоль по взморью

Шедшим с запада сюда

Грозным рыцарям Нарова

Преградила путь тогда.

«Дочка я реки Великой,—

Так подумала река,—

Не спугнуть ли мне пришельцев,

Не помять ли им бока?»

«Стойте, братцы, — говорит им,—

Чуть вперед пойдете вы,

Глянет к вам сквозь льды и вьюги

Страшный лик царя Москвы!

Он, схизматик, за стенами!

Сотни, тысячи звонниц

Вкруг гудят колоколами,

А народ весь прахом — ниц!

У него ль не изуверства,

Всякой нечисти простор;

И повсюдный вечный голод,

И всегдашний страшный мор.

Не ходите!» Но пришельцам

Мудрый был не впрок совет…

Шли до Яма и Копорья,

Видят — точно, ходу нет!

Все какие-то виденья!

Из трясин лесовики

Наседают, будто черти,

Лезут на смерть, чудаки!

Как под Дурбэном эстонцы

Не сдаются в плен живьем

И, совсем не по уставам,

Варом льют и кипятком.

«Лучше сесть нам под Наровой,

На границе вьюг и nypr!»

Сели и прозвали замки —

Магербург и Гунгербург.

С тем прозвали, чтобы внуки

Вновь не вздумали идти

К худобе и к голоданью

Вдоль по этому пути.

Старых рыцарей виденья

Ходят здесь и до сих пор,

Но для легкости хожденья —

Ходят все они без шпор…

«Вдоль Наровы ходят волны…»

Вдоль Наровы ходят волны;

Против солнца — огоньки!

Волны будто что-то пишут,

Набегая на пески.

Тянем тоню; грузен невод;

Он по дну у нас идет

И захватит все, что встретит,

И с собою принесет.

Тянем, тянем… Что-то будет?

Окунь, щука, сиг, лосось?

Иль щепа одна да травы,—

Незадача, значит, брось!

Ближе, ближе… Замечаем:

Что-то грузное в мотне;

Как барахтается, бьется,

Как мутит песок на дне.

Вот всплеснула, разметала

Воды; всех нас облила!

Моря синего царица

В нашем неводе была:

Засверкала чешуею