Песни и стихи. Том 2 - [62]

Собирал и коллекционировал автографы древних писателей и поэтов. Был страстным книжником. Он очень искренно и горячо любил своих друзей, часто говорил мне, что самое дорогое в его жизни — это друзья, и с грустью замечал, что истинных друзей у него так мало. Я знаю, как он заботился о них, как неутомимо, беспрерывно помогал им, с какой горечью переживал все их неудачи и болезни. Я видел его плачущим, когда он, сорвавшись в запой, подвёл каких-то знакомых ему людей и не смог выполнить своих обещаний и помочь им. (Речь шла о каких-то не очень важных житейских заботах.)

Нужно ли напоминать, как он любил Россию. Он радовался всей душой каждому нашему успеху на Западе. Никогда не забыть, как года два назад мы стояли с ним на балконе моей парижской квартиры, которая мне досталась каким-то чудом. Перед нами в золотистом закате простиралась одна из красивейшх улиц Парижа. Величественным силуэтом вырисовывался на фоне вечернего неба Лувр. Володя вдруг обнял меня за плечи, на глазах у него блистали слёзы. «Как я рад, что кто-то из наших пробился», — сказал он.

Безусловно, было среди наших встреч и не только чтение книг и спокойные беседы об искусстве, о друзьях и жизни.

Иногда были срывы. Безумство и пьяный бред. И как тяжело было потом похмелье. Были, правда, песни весёлые и разбойные по поводу наших разгулов, «уходов в пике», как говорил Высоцкий. Но как ни странно для пьющего, он был одним и единственным из моих друзей (разумеется, не считая семьи), который оберегал меня от зелёного змия. Помогал своим друзьям в Москве «зашиваться» (вшивать в тело противоалкогольные ампулы). «Зашивался» сам. И снова работал, работал как безумный.

Я никогда не видел человека, более равнодушного к славе и почестям.

Какую из своих песен он считал самой важной в своём творчестве? На столе у меня его письмо, где он пишет: «И самая серьёзная моя песня «Я был и слаб и уязвим!». Миша, это ты дал мне эту идею». Эта песня ни разу не звучала с эстрады. (Кому не понять, сколько цензоров кроили и кромсали каждый его репертуар!)

Эта песня написана им после моих рассказов об одной из страшнейших психиатрических больниц, экспериментальной клинике Осипова. В ней поётся о дьявольских пытках человека в сумасшедшем доме, где вместо «дела» на него смеющийся врач-садист заводит историю болезни. Это действительно самая страшная и трагическая песня.

Был ли он советским или антисоветским? Мы с ним об этом не говорили. Вернее всего, что он не бы ни тем, ни другим. Он просто не терпел несправедливости и зла в любом его проявлении. Высоцкий был истинным сыном России, своего народа, а это самое почётное звание.

События в Афганистане потрясли его. Он с болью говорил, как потрясла фотография девочки, обожжённой советским напалмом. Закрыв лицо руками, он почти кричал: «Я не могу после этого жить там, не могу больше!». На другой день он взял гитару и спел песню, написанную накануне ночью. Это была песня об этих страшных событиях. К сожалению, я не записал её. Помню пару строк, где сегодняшнего римского Папу уговаривают не лететь в самолёте, что, мол, это опасно. И Папа отвечает:

— Мне не страшно—

я в сутане.

А нынче смерть в Афганистане.

Внешне он мог показаться грубоватым, и многие принимали эту маску за подлинное его лицо. Меня же он всегда поражал своей деликатностью и тонким отношением к людям. Будучи человеком с содранной кожей, он как бы боялся случайно, ненароком коснуться и причинить боль чужой душе. Я всегда преклонялся перед ним как перед человеком, бесконечно чтил его как творца. Он был сложившийся Мастер — великий художник, я же ещё иду к намеченной мною в искусстве цели, и потому я часто мучил себя сомнениями — достоин ли я его дружбы.

Для меня это был чистопородный гений. Гений во всём. Самый живой человек. И вот он мёртв. Горько. Больно. И всё же слава Богу, что просиял в мире такой талант. Слава Богу, что судьба свела меня с ним.

Говоря о Ван Гоге, нельзя не говорить о Теодоре, его брате. Творчество Ван Гога многим обязано этой чистой душе, которая поддерживала его на протяжении всей его беспокойной и мучительной жизни. И сейчас, думая и говоря о Высоцком, я не могу не думать и не говорить о Марине Влади, его жене и истинном друге. Двенадцать лет прожила она с ним и отдавала все эти годы ему всё, что могла. И всё, что он создал за эти двенадцать лет, во многом обязано ей. Наверное, не будь Марины, Высоцкий ушёл бы от нас ещё раньше. Я чту и люблю её, и образ Володи неразрывно связан в моей памяти с этой удивительной женщиной. Спасибо тебе, Марина, от всех нас, от России — за Володю, за тебя спасибо.

Как-то раз Василий Васильевич Розанов сказал: «Если кто-нибудь на моих похоронах скажет лошадиное „смерть вырвала из наших рядов", я вылезу из могилы и дам по морде». Зная характер Володи, думаю, он сделал бы то же самое. И поэтому хочется сказать ему, дорогому и близкому человеку, только одно: «Вовчик, родной Вовчик, что же ты покинул нас?…»

Когда Володя уезжал из Парижа, меня не было во Франции. Вернувшись, я увидел на столе стих, посвящённый мне. Я прочёл его и понял, что это прощанье.