Песни и стихи. Том 2 - [61]

В песнях Владимира Высоцкого слышатся голоса миллионов, которые плачут, смеются, слушают и размышляют.

На территории его огромной страны нет ни одного дома, где бы не звучал его голос. Этот голос нельзя сравнить ни с каким другим. Это — поэт-бунтарь, его голос и слова — крик его души. Он употребляет старинные слова, в его песнях можно услышать жаргонные выражения. Его герои живут, борются, страдают, не всегда они в ладу с законом, но все это принизано его глубокой любовью к ним. Он написал музыку, которая передаёт настрой его песен. Его мелодии так прочно входят в наши сердца, что остаются навсегда в памяти. Каждая его песня, благодаря его гениальному дару трагедии и комедии, превращается в законченный спектакль.

Он может рычать как затравленный волк, может нежно петь о любви, может кричать от злости и безнадежности и может перейти к чистейшей лирике.

Кто слышал его песни, кто видел его игру — никогда не забудет ни его, ни своих впечатлений.

Он с нами, он поёт для нас!

* * *

Когда умирают друзья, утекает и часть собственной жизни. Вот уже три недели после смерти Володи — отошла ещё дальше вода, открылась новая нежилая отмель, прибавилось пустыньки. Пытаюсь вспомнить, когда впервые его увидел, и не могу. Кажется, что он всегда был среди нас, все наши искорёженные 70-е, бурные 60-е и даже раньше, в смутных 50-х, смутно маячат сквозь московскую круговерть его «с понтом» хитроватая улыбка и грустный взгляд.

Сын Москвы, лихой простецкий парень, «свой в доску» и в то же время чужой, как метеор, поэт, перелетающий через границы, таинственный хриплый бард, глобтроттер в германском лимузине…

Среди всеобщего унылого повиновения, среди наших робких десятиборцев и трусливых метателей молота появился, не со звезды ли слетел? щуплый паренёк, не желающий считаться с дурацкими незыблемыми «табу» нашей современной жизни. Все остатки вольного московского духа воплотились в нём. По отношению к Володе, может, уместно вспомнить Хлебникова «эй, молодчики-купчики, ветер в голове, в пугачёвском тулупчике я иду по Москве…».

В сатире своей он шёл прямо за Зощенко, в лирике — за Есениным.

Есть и ещё одна любопытнейшая параллель — американский бард Боб Дилан. Чем объяснить возникновение таких «параллелей» на огромном расстоянии, при столь разных культурах? Будто двое кружились в космосе вместе, два НЛО, а потом почти одновременно получили сигнал приземлиться. Кому из двоих повезло больше?

Философ Тросников полагает, что группа Биттлз отодвинула Третью мировую войну. Высоцкий был из числа тех, что отодвигают кошмар духовной энтропии. Скажут иные, что благодарная родина выпустила за всю его жизнь две «сорокпятки», ни разу не вывесила афишу о его концерте, а к смерти певца дала всего три строки: «С глубоким прискорбием». Мы возразим: это не родина наша так издевается над певцами, а те, кто вне её, мелочь пузатая, вшивота, а родина наша любила его беззаветно…

И он это знал.

Помню, совсем ещё недавно он пришёл в редакцию «Метрополя». Мы были в унынии после очередного погрома, подташнивало от очередных мерзостей секретаришек, наших же бывших товарищей. Володя спел нам тогда две вещи, старую про Джона Ланкастера и совсем тогда новую «…мы больше не волки»… Всё переменилось волшебно. Волна братства и вдохновения подхватила нас.

Он отслужил свой срок земле. Почему же так короток был этот срок?

Расставляя дебри вопросительных знаков, пытаюсь представить его путь к Богу, пытаюсь протянуть руку Марине, пытаюсь пробормотать «он жив».

В.Аксёнов

«Новый Американец»

27-2 сентябрь-октябрь 1980 г.

Оригинальный рисунок М.Шемнккна с надписью для изд-ва «ЛЗ

МНЕ ЕСТЬ, ЧТО СПЕТЬ…

Вспоминай!!! Быть может Вовчик

«Поминай как звали».

(Высоцкий, июнь 1980 г.)

Мне есть, что спеть, представ перед Всевышним,

Мне есть чем оправдаться перед ним.

(Высоцкий, июнь 1980 г.)

Все, кто знал его близко, давно уже предчувствовали эту страшную и мучительную весть. Он и сам предвидел свою кончину. Какой-то страшный, неумолимый рок увлекал и уводил из этой жизни. Можно ли сказать, что вёл его в бездну, как уводил Есенина? Не думаю.

Сейчас его душе легче. За свои сорок два года он слишком много выстрадал и перенёс как творец и человек. Мук хватало и для того, и для другого. Последний год он был раздираем какой-то необъяснимой и непреодолимой тоской. Это не зависело от внешних обстоятельств. Казалось, что должно быть наоборот — выходили его пластинки, разрешались поездки по загранице, не смолкали аплодисменты. А он отчаянно тосковал под солнцем Южной Америки и под серым парижским небом. Нигде он не находил себе места. И он начал сознательно убивать себя. Врачи обнаружили прединфарктное состояние, а он изнурял себя непосильной, напряжённой работой: театр, кино, концерты, новые поэмы, песни… и отравлял себя алкоголем. Он не реагировал ни на предостережения врачей, ни на больницы, в которые его отправляли в коматозном состоянии, ни на просьбы и уговоры жены и близких людей.

Мне трудно сейчас писать о нём. Слишком много нахлынуло воспоминаний. Слишком громадным явлением был он в моей жизни. «Дружба с великим человеком — дар богов» — произнёс когда-то Корнель. И я, тоскуя о безвозвратной потере, благодарю в молитве Бога за то, что я знал эту великую, благородную душу. Мифы, вымыслы о Высоцком зачастую совершенно искажали образ Высоцкого как человека. Всё то разгульное, бесшабашное, разбойничье, что проскальзывало во многих его песнях, принималось иногда за основную сущность его души. И мало кто знал, что Володя больше всего любил тишину, сидеть за рабочим столом ночами и стремился избегать людей и их шумных компаний.