Песни и сонеты - [9]

Чтоб смерть скорей их муки прекратила,

Иль, как несчастный грешник из могилы,

Трубою призванный на Божий суд,

Дрожа, высовывались из кают.

Иные, обомлевшие от страха,

Следили тупо в ожиданье краха

За судном; и казалось, впрямь оно

Смертельной немощью поражено:

Трясло в ознобе мачты; разливалась

По палубе и в трюме бултыхалась

Водянка мерзостная; такелаж

Стонал от напряженья; парус наш

Был ветром-вороном изодран в клочья,

Как труп повешенного прошлой ночью.

Возня с насосом измотала всех,

Весь день качаем, а каков успех?

Из моря в море льем, а в этом деле

Сизиф рассудит, сколько преуспели.

Гул беспрерывный уши заложил.

Да что нам слух, коль говорить нет сил?

Перед подобным штормом, без сомненья,

Ад - легкомысленное заведенье,

Смерть - просто эля крепкого глоток,

А уж Бермуды - райский уголок.

Мрак заявляет право первородства

На мир - и утверждает превосходство,

Свет в небеса изгнав. И с этих пор

Быть хаосом - вселенной приговор.

Покуда бог не изречет другого,

Ни звезд, ни солнца не видать нам снова.

Прощай! От этой качки так мутит,

Что и к стихам теряешь аппетит. 

ШТИЛЬ

         Кристоферу Бруку 

Улегся гнев стихий, и вот мы снова

В плену у штиля - увальня тупого.

Мы думали, что аист - наш тиран,

А вышло, хуже аиста чурбан!

Шторм отшумит и стихнет обессиля,

Но где, скажите, угомон для штиля?

Мы рвемся в путь, а наши корабли

Архипелагом к месту приросли;

И нет на море ни единой складки:

Как зеркальце девичье, волны гладки.

От зноя нестерпимого течет

Из просмоленных досок черный пот.

Где белых парусов великолепье?

На мачтах развеваются отрепья

И такелаж изодранный висит -

Так опустевшей сцены жалок вид

Иль чердака, где свалены за дверью

Сегодня и вчера, труха и перья.

Земля все ветры держит взаперти,

И мы не можем ни друзей найти

Отставших, ни врагов на глади этой:

Болтаемся бессмысленной кометой

В безбрежной синеве, что за напасть!

Отсюда выход - только в рыбью пасть

Для прыгающих за борт ошалело;

Команда истомилась до предела.

Кто, в жертву сам себя предав жаре,

На крышке люка, как на алтаре,

Простерся навзничь; кто, того похлеще,

Гуляет, аки отрок в жаркой пещи,

По палубе. А если б кто рискнул,

Не убоясь прожорливых акул,

Купаньем освежиться в океане, -

Он оказался бы в горячей ванне.

Как Баязет, что скифом был пленен,

Иль наголо остриженный Самсон,

Бессильны мы и далеки от цели!

Как муравьи, что в Риме змейку съели,

Так стая тихоходных черепах -

Галер, где стонут узники в цепях, -

Могла бы штурмом взять, подплыв на веслах,

Наш град плавучий мачт высокорослых.

Что бы меня ни подтолкнуло в путь -

Любовь или надежда утонуть,

Прогнивший век, досада, пресыщенье

Иль попросту мираж обогащенья -

Уже неважно. Будь ты здесь храбрец

Иль жалкий трус - тебе один конец;

Меж гончей и оленем нет различий,

Когда судьба их сделает добычей.

Ну кто бы этого подвоха ждал?

Мечтать на море, чтобы дунул шквал,

Не то же ль самое, что домогаться

В аду жары, на полюсе прохладцы?

Как человек, однако, измельчал!

Он был ничем в начале всех начал,

Но в нем дремали замыслы природны;

А мы - ничто и ни на что не годны,

В душе ни сил, ни чувств... Но что я лгу?

Унынье же я чувствовать могу! 

ЭЛЕГИИ

АРОМАТ

Единожды застали нас вдвоем,

А уж угроз и крику - на весь дом!

Как первому попавшемуся вору

Вменяют все разбои без разбору,

Так твой папаша мне чинит допрос:

Пристал пиявкой старый виносос!

Уж как, бывало, он глазами рыскал,

Как будто мнил прикончить василиска;

Уж как грозился он, бродя окрест,

Лишить тебя изюминки невест

И топлива любви - то бишь наследства;

Но мы скрываться находили средства.

Кажись, на что уж мать твоя хитра, -

На ладан дышит, не встает с одра,

А в гроб, однако, все никак не ляжет:

Днем спит она, а по ночам на страже,

Следит твой каждый выход и приход,

Украдкой щупает тебе живот

И, за руку беря, колечко ищет,

Заводит разговор о пряной пище,

Чтоб вызвать бледность или тошноту -

Улику женщин, иль начистоту

Толкует о грехах и шашнях юных,

Чтоб подыграть тебе на этих струнах

И как бы невзначай в капкан поймать,

Но ты сумела одурачить мать.

Твои братишки, дерзкие проныры,

Сующие носы в любые дыры,

Ни разу на коленях у отца

Не выдали нас ради леденца.

Привратник ваш, крикун медноголосый,

Подобие родосского Колосса,

Всегда безбожной одержим божбой,

Болван под восемь футов вышиной,

Который ужаснет и ад кромешный

(Куда он скоро попадет, конечно),

И этот лютый Цербер наших встреч

Не мог ни отвратить, ни подстеречь.

Увы, на свете всем давно привычно,

Что злейший враг нам - друг наш закадычный.

Тот аромат, что я с собой принес,

С порога возопил папаше в нос.

Бедняга задрожал, как деспот дряхлый,

Почуявший, что порохом запахло.

Будь запах гнусен, он бы думать мог,

Что то - родная вонь зубов иль ног;

Как мы, привыкши к свиньям и баранам,

Единорога почитаем странным, -

Так, благовонным духом поражен,

Тотчас чужого заподозрил он!

Мой славный плащ не прошумел ни разу,

Каблук был нем по моему приказу,

Лишь вы, духи, предатели мои,

Кого я так приблизил из любви,

Вы, притворившись верными вначале,

С доносом на меня во тьму помчали.

О выброски презренные земли,

Порока покровители, врали!

Не вы ли, сводни, маните влюбленных

В объятья потаскушек зараженных?

Не из-за вас ли прилипает к нам -

Мужчинам - бабьего жеманства срам?