Песнь в мире тишины [Авторский сборник] - [62]

Старый Дик встал и распрямился. Ветер утих. Когда наконец перевалило за полдень, Дик прекратил работу и пошел домой. На полпути он вышел на прогалину, сплошь усыпанную подснежниками. На холмике, уткнувшись мордой в пышный куст цветов, лежала его собака с простреленной грудью. Старик опустился на колени подле собаки, но что он мог сделать — она уже давно была мертва. Он вспомнил, что слышал ружейный выстрел, глухой, неясный отзвук.

Быть может, Сосси вышла, чтобы поразмяться, и стала охотиться на кролика, или, может быть, она оставила своих щенят, чтобы пойти за ним. Лесник убил ее, застрелил собаку бедняка. Дик ничего уже не мог сделать. Злая судьба с непостижимой быстротой разбила все его надежды.

— Конченый я теперь человек, — сказал Дик с отчаянием, — и это как пить дать.

Он оставил собаку на месте и, гневно разговаривая сам с собой, побрел домой, к своему шалашу. Два щенка уже сдохли. У остальных был самый жалкий вид. Старик ничего не мог для них сделать, они были слишком малы, чтобы кормить их с руки, да ему и нечем было их кормить. Он выполз из шалаша и жадно припал к ведру с водой, стоявшему снаружи, а потом так и остался на коленях, устремив невидящий взгляд на тлеющие угли.

— Я знаю, да, да, я знаю, что можно сделать, — бормотал он, беря длинный, тяжелый топор. — Шлепнуть этой штукой пониже уха, и никому больше не придется сбивать его с ног — ни мужчине, ни старушке. Садануть, скажу я, и конец, тут и чихнуть не успеешь, как от него останется мокрое место.

Старик со стоном воткнул топор в землю.

— Да, я теперь конченый человек, конченый, ах, ты…

Он сел, а ведро поставил между колен. Потом схватил щенка и швырнул в ведро.

— Вот твой осел… — прошептал он. — Ох-хо-хо! А вот она, лошадка, — он стал кидать остальных, одного за другим, — и телега, и кокосовые орехи. А вот. — и он с яростью бросил в ведро последнего щенка, — вот твоя старая подружка! Ух!..

Спустя некоторое время старик встал и выплеснул воду вместе с утопленными щенками в кусты; стук ведра, когда он отбросил его в сторону, лишь на короткое мгновение нарушил тишину леса.

Перевод Ю. Мирской

Третий приз

Нейбот Бэрд и Джордж Робинс увлекались бегом. Чемпионами они не были, но оба любили тренироваться и участвовать в соревнованиях — это было их времяпрепровождением, их страстью, их любимым занятием и главной темой разговоров. Ну, а порою кому-нибудь из них даже перепадал приз.

Однажды — было это в конце девяностых годов, в день августовского банковского праздника[26] — друзья отправились за пятьдесят миль на состязания в некий город, где победителей собирались награждать не обычными в таких случаях побрякушками, а солидными денежными суммами. Город был не маленький, он мог похвалиться и доками и военным гарнизоном. Ему следовало бы считаться — да он и считался бы — большим городом, не будь одного особого обстоятельства: единственный тамошний собор находился на территории крошечного, но весьма спесивого задиры поселка, который желал сохранить независимость и вместе со своим собором (за вход шесть пенсов) оставался вне предела города.

Едва приехав, друзья увидели, что к месту соревнований движется чуть ли не все городское население: нескончаемый людской поток, состоящий из солдат, матросов и прочей разношерстной публики, путь которому то и дело преграждали голосистые мальчишки, назойливо вопившие: «Программку! А вот кому программку!», и нищие слепцы, стоявшие неподвижно и ничего не говорившие. Повинуясь законам некоей приятной алхимии, из толпы возникли и прилепились к нашим бегунам две милые девушки, Марджори и Минни, совсем непохожие друг на друга. Можно бы поразмыслить над тем, почему у девушек, которые выходят на охоту парами и одеваются совершенно одинаково, сходства оказывается не больше, чем у Боадицеи[27] с миссис Хеманс[28], но размышления эти будут столь же причудливы, сколь и бесплодны. Девушки отличались друг от друга, как вишневая наливка от ананасного компота, но не больше, чем упомянутые выше юнцы. Курносый коротышка Нэб Бэрд, механик, если говорить о ремесле, и кучер омнибуса, если говорить о честолюбивых чаяниях, торговал велосипедными шинами и в будке на уличном перекрестке чинил детские коляски. Он выбрал в подружки скромную Минни. Джордж Робинс, конторский служащий, красавчик и острослов, сложил сокровища своей галантности к стопам Марджори, и сделал это тем более охотно, что она выказала кое-какие черты, ничего общего со скромностью не имеющие.

— Так, стало быть, вы из Лондона! — воскликнул Джордж. — Как же вы сюда добрались?

Юная леди не слишком любезно заявила, что прибыла поездом; не такой ведь он олух, чтобы вообразить, будто она добралась вплавь? И рады же они были, когда наконец приехали! Вагон был набит битком, и всю дорогу пришлось давать по рукам.

— Давать по рукам? Кому же это?

— Пьяницам, кому же еще! Только и думают о том, как бы облапить девушку.

Мистер Робинс намекнул, что ему такие мысли более чем понятны. Мисс Марджори заявила, что, значит, он понимает больше, чем ему положено понимать. Робинс выразил надежду, что она ошибается. Мисс Марджори ответила, что он, видно, вообще надеется на большее, чем может получить. Мистер Робинс сказал, что его станет не только на это, но и на многое другое. И присовокупил, что если бы ему посчастливилось ехать тем самым поездом, то, при всем его почтении, он бы тоже и т. д. и т. и.