Песнь в мире тишины [Авторский сборник] - [57]

— Вот именно.

— Хорошие люди. Полагаю, я даже уверен, что они будут с истинно родительской нежностью растить вашего ребенка, маленького Питера.

— Вот именно.

— И поэтому, если бы мне пришлось делать выбор между вами и ними, — доктор в раздумье погладил ладонь левой руки указательным пальцем правой, — я, вероятно, сделал бы тот же выбор, что и вы.

— Вот мы и договорились! — сказал, смягчаясь, Куасс.

— Да, — продолжал доктор. — Я уверен, что поступил бы именно так. Но поскольку я всего только врач, наблюдающий за вашей женой, и в качестве врача мне приходится… Н-да, тут я…

Он помолчал с минуту, щелкая пальцами, словно подыскивая нужное выражение.

— Ну, ну… — настаивал Куасс.

— Да, — сказал доктор весело и, улыбаясь, окинул взглядом огромную фигуру Арпада, — я мог бы пожелать только одно, чтобы вы провалились к черту.

— Фу! — Куасс, нахмурившись, зашагал прочь. — Какая наглость, — сказал он и повторил: — Фу!

В первый же день после возвращения Вероники из больницы Арпаду снова пришлось выдержать объяснение с женой, и тут он решил довести дело до конца.

Сначала он вел разговор в приподнятом тоне:

— Дорогая моя! Ты так молода, красива, такая умница. Ты знаешь, что жизнь наша складывается не из одних удовольствий, а в равной мере и из обязанностей; мы должны осторожно взвешивать каждый шаг, избегать опрометчивых решений, и тогда мы сможем получить от жизни то, на что имеем право, и обойти коварные ловушки.

— Да, но мы могли бы оставить у себя маленького Питера, — сказала Вероника.

— Теперь уже поздно об этом говорить, — ответил Арпад более сухо, — ты знаешь это не хуже, чем я. Что сделано, того уже переделать нельзя.

— Нет, можно, можно и должно! — вскричала Вероника. — Я сейчас пойду и принесу его домой.

Тут уже Арпаду пришлось повысить голос:

— Да мыслимо ли это? Опомнись, что ты говоришь? Нет, это черт знает что такое! Нельзя же быть такой безрассудной! Ну, не упрямься, перестань, выкинь все это из головы, и вот увидишь, все у тебя пройдет.

Он грозно шагал взад и вперед, а Вероника плакала. Затем Арпад взял с письменного стола пузырек с чернилами и встряхнул его.

— Скверные чернила, — сказал он и поставил пузырек на камин. — А где мои визитные карточки?

Вероника подала ему шкатулку с визитными карточками.

— Ну, может быть, через некоторое время? — всхлипнула она.

— Да, да! А теперь будь умницей! Ну, Вероника!

Но все его ласки и нежности остались без ответа.

После этого разговор о ребенке больше не возобновлялся. Вероника замкнулась в себе. Она тосковала, хирела, но уже не требовала, чтобы ей возвратили Питера. Кори-Эндрюсы увезли мальчика за границу, в Италию. Ребенок рос и чувствовал себя прекрасно. Для Вероники он умер. И многое другое умерло для нее; она была женой Арпада, матерью навсегда утраченного маленького Питера, но уже больше не была своему мужу ни возлюбленной, ни другом. Обида, которую она затаила в сердце, заставила ее прозреть, и она теперь видела, что Арпад нежен с ней не потому, что любит ее по-настоящему, нет, она для него ничего не значит, просто лакомое блюдо — что-то вроде сдобной булочки, которую он привык крошить за обедом. Женщинам всегда приходится терпеть от мужчин, которых они любят, все женщины — Анны Каренины.

Ее муж прочитал этот роман, и он ему не понравился: нравы ужасные, люди, выведенные там, все какие-то извращенные и пренеприятные, а этот Толстой, который мог написать такую книгу, просто чудовище. И всякий раз, когда безучастность Вероники принуждала Арпада к воздержанию или когда ее неизменно кроткие глаза напоминали ему, что рана еще не зажила, он обрушивался на «этого Толстого», приписывая ему и перемену в Веронике, и ее настроение, и ее холодность, и угасший пыл, и ее изменившиеся вкусы. Ведь сам Арпад ничуть не переменился. Он был теперь более внимателен, чем когда-либо, она волновала его сильнее, чем прежде, и он чувствовал себя влюбленным, как никогда. Он перечитал тайком многие страницы романа Толстого, потому что Вероника уверяла, будто в каждой женщине есть «что-то похожее на Анну Каренину», но не находил ничего похожего на Веронику. Просто какая-то сумасшедшая бросилась под поезд назло другим, именно назло! Иногда, окончательно сбитый с толку, он в бешенстве восклицал: «Черт бы побрал этого Толстого!».

В августе начали обставлять новый дом, и Вероника довольно равнодушно отнеслась к этому увлекательному занятию. Арпад надеялся, что перемена места и новое соседство окажут на Веронику магическое действие и повлекут за собой столь желанный перелом в ее душевном состоянии. То, что Вероника, которая ни на что не жаловалась, может быть больна, вряд ля приходило ему в голову, когда он задумывался о создавшемся положении: просто она на него дуется. Он достаточно опытен и разбирается в этом, и ему, как мужчине, следует отнестись снисходительно к этой ее дури, которую он может понять, но ни в коем случае не оправдать; надо только переждать до тех пор, пока ее проклятое настроение исчезнет само собой и она сдастся и скажет: «Дорогой мой, конечно, это было глупо с моей стороны, я была несправедлива к тебе.