Песнь в мире тишины [Авторский сборник] - [59]

— Куда же девались драконы? — спросила она.

Вероника, к сожалению, совсем не интересовалась новыми соседями. Да и они тоже были люди равнодушные, холодные, и, по-видимому, у них был свой круг друзей и они вполне им довольствовались. Арпада это не смущало; ведь он-то находил себе друзей где угодно. Зимой и летом у него всегда была компания. Бесспорно, эта новая Вероника приводила его в недоумение, и нередко он испытывал раздражение и досаду. Но никогда еще он не испытывал такого чувства досады, как в тот злосчастный осенний, надолго запомнившийся ему день. Все было затянуто туманом — дороги, поля, дома и железнодорожные станции. Люди задыхались в тумане, земля и все живое над ней и под ней притаилось в ужасе, потому что небо стало какой-то пустыней, птицы умолкли, деревья плакали, а от мостовых поднимался пар. К вечеру туман рассеялся, но небо на западе, освещенное закатным светом, пробившимся сквозь сердитую тучу, казалось багровой раной; так живой раной и остался навсегда этот день в памяти Арпада.

Вероника пошла на станцию, взяв с собой маленький чемоданчик. И зачем только она пошла? Зачем? Она стояла на перроне, и каким-то непостижимым образом ее сшиб подходивший поезд, и она погибла. Несчастный случай, ужасный и необъяснимый, таинственный и трагический, но, конечно, это просто случай, несчастный случай.

Куасс был потрясен до глубины души этим страшным известием.

— Ах… проклятие!.. Вероника!.. Во всем виноват Толстой!

Это было первое, что он сказал.

Перевод Ю. Мирской

Старик

Там, в деревне, женщины называли Дика «грязный старик»; дети, казалось, совсем его не замечали, а их отцы величали его «почтенный» или «старина Дик», вздыхая при этом с безотчетной завистью. Завидовать, собственно, было нечему: жил он в лесу, в убогом шалаше, кое-как собранном из сучьев, перетянутых бечевкой и покрытых брезентом, а спал на соломе. Рядом с шалашом находился очаг, и за то долгое время, что старый Дик прожил в лесу, там выросла гора золы почти вровень с домом.

Было ему уже семьдесят лет. У «почтенного старика», одетого в лохмотья, скрюченного, опирающегося на две палки, был веселый и задорный голос, а душа неукротимая, смелая и чистая, как вода из родника, который готов поделиться последней своей каплей с последним или первым встречным — все равно. Так и старый Дик готов был всем поделиться с каждым встречным.

Когда Дик бывал пьян, он пел, а когда не был пьян, разговаривал вслух — ни о чем, ни к кому не обращаясь, потому что шалаш его стоял в лесу, на маленькой прогалине в большом лесу, и далеко вокруг не было ни одного селения. Питался он, можно сказать, воздухом и собственной добротой и тешил свое страждущее сердце надеждой. А такой человек способен надеяться невесть на что, и сущий пустяк — какой-нибудь двухпенсовик — доставляет ему настоящее блаженство.

Однако была у него неотступная мечта — желание столь же пламенное, как и жалкое, — иметь осла. Он не раз докучал людям, которые, как он думал, могли ему помочь в этом; не раз выпускал он в мир из ковчега своих бедствий голубя — вестника своей мечты, но голубь не возвращался, во всяком случае, не приносил ему осла; осел так и не свалился к нему с неба внезапно, как гром в ясный день. Если бы это даже случилось, осел нисколько бы не ушибся: такой это был огромный лес, так широко протянулся он на много миль и покрыл все холмы вокруг, и так густо разросся, что если бы вы упали с воздушного шара на верхушки деревьев, то вам в конце концов показалось бы, что вы нырнули в пуховую перину.

А лес этот был полон птицы и дичи, а также лесных сторожей. Лесникам не нравилось, что старик живет там: они считали это неправильным. Но лесники приходили и уходили, право на охоту уже приобрело какое-то коммерческое общество, а старик продолжал жить в шалаше, и новые лесники заставали его там же, где оставляли его их предшественники. Они даже пользовались его услугами: старик подметал дорожки, расчищал просеки, метил фазаньи гнезда, следил за кроликами, ласками, стаями голубей и никому не мешал их стрелять. Иногда ему удавалось заработать несколько шиллингов: он ставил плетни на фермах или выкорчевывал пни в поле. Но чаще всего он собирал хворост и развозил его на ручной тележке по окрестным деревням. Вот почему он мечтал об осле и только об осле: животное, все четыре ноги которого короче чем одно его ухо, возило бы на себе вдвое и втрое больше хвороста и сразу сделало бы Дика богачом.

Однажды Дика послали с каким-то поручением к главному леснику Тому Хасси, и когда старик вошел к нему в дом, Том Хасси показал ему целое семейство щенят из породы охотничьих, которых он выхаживал. По словам Тома Хасси, их родословная была такая же длинная, как дышло его телеги; одна только их мать стоила пятьдесят золотых гиней, а основатель рода принадлежал самому лорду Кеймоверу, и тот не продал бы свою собаку ни за какие деньги, не променял бы ни на что, даже на английскую корону. Вот эти-то шесть щенков, только что отнятые от матери, весело повизгивали, красивые и крепкие все, кроме одного, который казался жалким заморышем.