Песнь в мире тишины [Авторский сборник] - [47]

Недели две он медлил, не решаясь обратиться к миссис Сэдгров с подобной просьбой, но грозный призрак разорения не давал ему покоя, и как-то в конце марта, в ненастный день, он, набравшись храбрости, запряг свою заезженную клячу и направился на Шеггскую пустошь. Погода стояла ужасная, хотя дождя и не было. Ехать пришлось против ветра, ледяная пыль со свистом и стоном хлестала прямо в лицо. Кляча вскидывала голову и отказывалась идти. До сумерек оставалось не больше часа. Неистовый ветер не мог задержать, а тучи только приближали наступление темноты. Солнце опустилось уже совсем низко, готовое бросить жертвы ненастья на произвол разбушевавшегося ветра. Огромный огненный шар бросал красноватый отсвет на карнизы и оконные переплеты. Тени ветвей причудливыми узорами резных решеток ложились на стены домов. Иногда среди них возникали силуэты женских голов — матерей или бабушек, иногда дети протягивали руки, и тогда на золотистом экране простенков появлялись различные пятипалые фигуры. Чем дальше Харви продвигался по пустоши, тем яростнее дул ветер. Начинало смеркаться. Холод пронизывал насквозь. Ни птицы, ни зверя, ни человека, только свист ветра и загадочная красота угасающего света да Харви Уитлоу, тащившийся по пустоши со своей понурой клячей из одного конца в другой.

Когда он добрался до Прэтл Конер, уже почти совсем стемнело; узкая полоска света еще задержалась на островерхом стоге, стоявшем на гумне. Темнота аркой нависла над фермой, и лишь острия деревянных кольев да крытое парусиной сено таинственно светлели в последних закатных лучах.

Привязав клячу к частоколу, Харви постучал в дверь. Даже в полной темноте он сразу распознал, что ему открыла Мэри. Она остановилась на пороге, вглядываясь в позднего гостя.

— Добрый вечер, — сказал Харви, касаясь шляпы.

— О! — вскрикнула Мэри. — Скупщик! Вы? Вы к нам?

Это была самая длинная фраза, которую он когда-либо от нее слышал. Голос ее звучал жалобно, пугливо.

— Видите ли… — начал он. — Я, собственно, к миссис Сэдгров. Я хотел…

— Мама умерла, — сказала девушка. Она распахнула дверь, словно приглашая его войти, и он вошел.

Дверь захлопнулась за ним. Они стояли вдвоем в темноте. Девушка была совсем убита горем. Подавляя дрожь, он переспросил:

— Что вы сказали, Мэри?

— Мама умерла, — повторила она. — Я здесь весь день одна, весь день, весь день.

Они стояли рядом, но в темноте он не различал ее черт. Ветер с ревом рвался в дом, сотрясая двери и окна, — Умерла сегодня ночью. Я послала за доктором, а его все нет. Я жду его весь день, — шептала Мэри, — весь день, весь день. Не понимаю, что могло случиться. Я ждала его, а он не пришел. Мама умерла ночью, утром я нашла ее в постели мертвой. Я весь день одна, весь день, весь день. Не знаю, что мне делать.

— Я съезжу за доктором, — поспешил предложить Харви, но она схватила его за руку и почти потащила в кухню.

В кухне царил полумрак. Свечи не были зажжены, но в очаге горел огонь, ярко тлели угли; длинная тень от стола падала на угол потолка. Сверкала посуда в поставце, каменный пол отсвечивал розовым, и все четыре угла темного ларя блестели, словно лед. Не дожидаясь приглашения, Харви сел.

— Не уезжайте, — сказала Мэри дрожащим голосом. — Помогите мне.

Она зажгла свечу; на ее белом как мел лице резко выделялись красные губы, в глазах было отчаяние.

— Пойдемте, — позвала она, и он пошел за ней мимо ларя, вверх по лесенке, в комнату, где на расстеленной кровати под одеялом лежало нечто похожее на человеческое тело. Скупщик застыл, уставившись на то, что было под одеялом. Девушка тоже остановилась, смотря прямо перед собой. За окном ветер трепал и рвал плющ, стеная и воя, словно толпа плакальщиков. В изголовье лежало смятое платье, прикрывая мертвой лицо, а ниже, словно приветствуя Харви, вытянулась голая тощая рука ладонью вверх. В ногах стоял таз с губкой, валялись полотенца.

— Вы сами обмыли ее! Сами! — воскликнул Уитлоу.

Девушка — в лице ее не было ни кровинки — поставила свечу на комод.

— Помогите мне, — попросила она и, приподняв смятое платье, открыла лицо покойной. Одновременно она расправила одеяло, натянув его до подбородка. — Рука окоченела, и я не могу надеть на маму платье, — сказала она.

Она стояла, дрожа, с платьем в руках, словно протягивая его Харви. Он приподнял мертвую обнаженную руку и положил ее вдоль тела на постель, но рука не слушалась и, как только он отпустил ее, снова приняла прежнее положение, словно была жива и не желала терпеть над собой насилия. Девушка, жалобно вскрикнув, отпрянула в сторону.

— Принесите бинт или что-нибудь, что годится на бинты, — распорядился Харви.

Мэри достала простыню.

— Я сам все сделаю, — сказал он сдавленным голосом. — А вы ступайте вниз и глотните бренди. Есть у вас бренди?

Она не двинулась. Он обнял ее за плечи и слегка подтолкнул к двери.

— Выпейте бренди, — повторил он. — И зажгите свечи.

Он подождал, пока она, тяжело ступая, сошла вниз по лесенке, затем захлопнул дверь и, подойдя к кровати, приподнял одеяло. Мертвая лежала обнаженная, от нее пахло туалетным мылом. Накрыв тело одеялом, Харви взял вытянутую руку — холодную, как воск, и неподатливую, как молодое деревце, — и снова попытался положить ее вдоль тела. В эту минуту сильный порыв ветра с шумом распахнул дверь, — возможно, Мэри открыла что-то внизу, возможно, затвор был слабый, — но ему стало страшно, словно кто-то невидимый, оскорбленный его присутствием, гнал его прочь отсюда. Он закрыл дверь. Так и есть — в затворе расшатался крючок. Ступая на цыпочках, он вернулся к постели, схватил страшную руку и с силой, упершись коленом в ямку около локтя, грубо вывернул ее. Затем торопливо просунул голову мертвой в вырез платья и натянул рукава. На мгновение его охватило чувство стыдливости: может быть, лучше позвать Мэри? Пусть она сама оденет тело. Эти неуместные колебания, казалось, еще более разъярили ветер: дверь снова распахнулась. Харви не стал дольше медлить и, оставив дверь открытой, сбросил с мертвой одеяло. Когда он приподымал остывшее тело, длинная худая рука качнулась и снова вытянулась вперед, но он прижал ее к боку и накрепко прикрутил нарванными из простыни бинтами. Теперь миссис Сэдгров можно было класть в гроб. Он накрыл ее одеялом и со вздохом облегчения оглядел комнату. Обычная спальня: кровать, умывальник, комод, на стене две картинки — одна религиозного содержания, другая, розовая гравюра в золоченой рамке, изображала аппетитную голую нимфу, возлежащую на облаке. Удивительно, сколько народу украшают свои спальни такого рода картинками, люди, о которых это даже как-то и не подумаешь.