Песнь в мире тишины [Авторский сборник] - [33]

Однако, как вскоре обнаружил Дэн, не так уж все было просто с этой долго хранимой тайной. Это был его сын, тут не могло быть никаких сомнений — Дэн так очевидно радовался, что приходился отцом этому спокойному, миловидному незаконнорожденному созданию. И мало того, что он был достаточно опозорен таким наглым распутством, неделей позже его поймали с поличным во время получения заказов по ставкам на скачках и оштрафовали на большую сумму в полицейском участке, хотя было совершенно очевидно, что сам он не ставил, а просто был сборщиком расписок для букмекера, оставшегося в тени и немедленно внесшего за него штраф.

Разумеется, все эти события вызвали большой шум на приходских собраниях — ведь нет ничего более сурового и непреклонного, чем призванный возвышаться над церковным облачением лоб священнослужителя, — и Дэн был вызван на собеседование к Скрупу. После некоторых колебаний он туда отправился.

— Ах, Пейви! — сказал пастор тоном вовсе не угрожающим, но кротким и скорбным. — Итак, удар разразился, несмотря на мое предупреждение. Не могу выразить, как я огорчен, ибо это ведет к концу нашего столь продолжительного сотрудничества. Мне очень тяжело и неприятно действовать в создавшемся положении, но теперь уже ничем не поможешь, ты должен это понять. Не хочу обсуждать эти злосчастные события, совсем не хочу, но не вижу никакой возможности избежать выполнения своего прямого долга. Твой образ жизни несовместим с твоим положением в церковном хоре, и я серьезно опасаюсь, что все случившееся является не только общественным, но и религиозным проступком — это же самое настоящее богохульство.

Пастор сел за стол, стиснув голову руками. Пейви присел напротив, держа в руках свой котелок.

— Вы, может быть, по-своему правы, сэр, но я в жизни никогда не богохульствовал. Вот о ставках — тут я с вами согласен. Ставки и вправду, должно быть, грязное дело, но сам я никогда не кормился этой грязью, никогда в жизни не ставил. Я только ищу, как бы пропитаться, бедняк-то ведь мало что может заработать, кроме как на хлеб, и много есть всяких грязных дел, за которые закон не наказывает, по крайности на этом свете.

— Так вот, послушай, Пейви: ставки, на мой взгляд, не столь уж тяжкое преступление, как история с этим несчастным мальчиком. Не хочу обсуждать все это; то, что ты его признал сыном, конечно правильно и честно. Однако самый факт его появления на свет нельзя обойти — это по меньшей мере позорно; а поскольку ты имеешь должность в моей церкви — это является богохульством.

— Вы, может быть, правы в своих суждениях, сэр, а может быть, и нет. Уж вы меня простите, но мы можем мерить других только по своей мерке, а ведь одни другого никогда до конца не поймет — так, значит, я мы не можем судить о других правильно, потому что все мы друг от друга чем-нибудь да отличаемся. Ну, а касательно того, что я богохульник, — вот тут уж мне кажется, будто сами же вы стараетесь научить всемогущего, как меня судить.

— Пейви, — изрек торжественно пастор, — скорблю о тебе до глубины души. Не будем продолжать этот тягостный разговор, мы оба о нем будем сожалеть. В приходе, откуда я пришел сюда, был один человек, он был безбожник и богохульствовал. Впоследствии он оглох. Раскаялся ли он? Нет, потому что возмездие последовало через долгое время после проступка. Он снова стал богохульствовать — и ослеп. Не сразу: для своих деяний господь располагает вечностью. Но и тогда упрямец не раскаялся. Это и есть то самое, — продолжал пастор нудным голосом, — с чем призвана бороться церковь: отсутствие понимания самого явного знамения и нежелание в дальнейшем исправить Свою ошибку. Фамилия бедняги была Клопсток. Его сестра — ты хорошо ее знаешь, Джейн Клопсток — теперь служит у меня кухаркой.

Тут пастор встал и поднял руку.

— Господь да благословит тебя, Пейви.

— Благодарю вас, сэр, — ответил Дэн. — Я все понял.

Он пошел домой в самом мрачном настроении. В деревне больше никому не было дела до его проступков, всем это было совершенно безразлично, и никто не осуждал его, даже напротив. Но удар был нанесен, и теперь уже ничего нельзя было сделать; хоть о нем и предупреждали заранее, он был тяжел. И к тому же боль эта со временем не могла утихнуть, потому что Дэна лишили главной возможности петь — искусство, в котором он достиг настоящего мастерства, — в этом прекрасном, мирном окружении, которое он так любил. Злость его нарастала, и в буйный и дерзновенный субботний вечер в «Белом олене» он исполнил следующие вирши на мотив «Британских гренадеров»:

 Наш пастор любит фордик свой,

Свой сад, свое жилище

И свой бифштекс — лишь погляди

На этот животище!

Да, все земное любит он:

Он в колледже дул пиво

И со служанкою тайком

Ведет себя игриво.

Иной раз ловко он солжет,

Хоть это неуместно,

Но лицемерить для него,

Как видно, интересно.

Повсюду сеет он разврат

Уверенной рукою,

И если нет жены, то рад

Спать с девкою любою[18].

Все это было злобной клеветой на достойнейшего человека, придуманной во гневе и вызвавшей раскаяние сразу же после исполнения.

Начиная с этого времени Дэн бросил пить и целиком посвятил себя малышу, маленькому Мартину (который, как предположил один тэсперский шутник, возможно приходился сродни небезызвестной Бетти