Песнь в мире тишины [Авторский сборник] - [32]

Дэн ушел, затаив в душе жажду убийства. Мнительные люди, не знавшие его, со стороны могли предположить, что человек с таким неудавшимся лицом был в состоянии совершить преступление — не мелкий грешок, на это, конечно, не стоило обращать внимание, но большое, настоящее преступление вроде убийства. Он, конечно, мог совершить убийство — точно так, как и любой другой; но он зато был способен и обуздать столь гибельное стремление и никогда никого не убивал.

Однако угрозы пастора смогли испортить настроение Дэну лишь ненадолго, и он продолжал петь все так же весело и звонко каждый день на своем пути по дорожкам из Кобз-Милла в Тринкл и Нанктен. Колышущиеся богатства уходящих вдаль лесов, желтеющих на пороге осени, уходящие вдаль величественные холмы, нежаркий солнечный свет, яркие ягоды шиповника, коричневые листочки боярышника, которые начали осыпаться с живых изгородей и перепархивали по дороге, подобно умирающим мотылькам; упряжки лошадей, с усилием вспахивавшие землю, овчарни с уже покрытыми соломой загонами, где овцы могли лежать, по выражению Дэна, горячие, как пудинг, — все это наполняло его чувством легкой восторженности — очень смутным чувством, которое он мог выразить только пением.

В ночь на праздник костров деревенские парни разожгли большой костер напротив «Белого оленя». Шел снег, и, хотя мороза не было, он ложился на дорогу мягким тонким покрывалом. Дэн на велосипеде возвращался домой после затянувшейся поездки, и свет от костра подействовал на него ободряюще. Весело и необычно озарял он двор трактира, и в этом освещении олень, возвышающийся над балконом, из-за снежной подушки, покрывавшей его деревянный нос, немного смахивал на верблюда, в то время как тот же снег, облепивший его спину, придавал ему сходство с овцой. Несколько мальчиков стояли с ошалелым видом, щурясь от света, перед полыхающим пламенем. Поравнявшись с костром, Дэн сошел с велосипеда, сделав это весьма осторожно, потому что сзади него ехал крошечный мальчуган, укутанный и привязанный к раме велосипеда длинным шарфом, — очень маленький, очень молчаливый, примерно лет пяти. Голова, уши и подбородок у него были укутаны красной шерстяной шалью, а шея и грудь — зеленым шарфом, почти совсем скрывавшим его курточку; поверх штанишек были надеты серые шерстяные гамаши. Дэн снял его с велосипеда и поставил на дорогу, но малыш был так закутан, что едва мог передвигаться. Ребенок был робок, а может быть, думал, что выглядит смешным; сделав несколько шагов, он повернулся назад и начал рассматривать свои следы на снегу.

— Замерз? — спросил Дэн.

Малыш серьезно покачал головой, потом вложил ручонку в руку Дэна и уставился на огонь, от которого заблестели его темные глаза с длинными ресницами и чуть порозовело бледное личико.

— Голоден?

Ребенок не ответил. Он только молча улыбнулся, когда мальчики принесли ему горящую хворостинку. Дэн взял его на руки и повел велосипед через дорогу, направляясь к себе домой.

Дородная Мег только что изрубила два-три вилка краснокочанной капусты и сложила их в глиняный горшок, добавив туда изрядное количество перца и имбиря. Горел яркий огонь, и остро пахло уксусом — в доме у Мег всегда был какой-нибудь необычный приятный запах. Она прикрыла верхушку горшка коричневой бумагой, обвязала бечевкой, лизнула ярлычок с надписью «Капуста. 5-ва наября» и пришлепнула его на горшок, когда щеколда отодвинулась и Дэн внес в комнату малыша.

— Вот он, мать!

Ребенок остался стоять там, куда его поставил Дэн; казалось, он не заметил матушку Пейви; его взгляд остановился на большом горшке с белым ярлыком и так и застыл на нем.

— Это чей же? — спросила, упершись руками в бока, изумленная Мег, когда Дэн начал раскутывать ребенка.

— Это мой, — сказал ее сын, стряхивая снежинки с локонов на детском лобике.

— Твой? С каких же это пор он твой?

— С тех пор как родился. Нет, оставь, я сам его раскутаю, там полно булавок и крючков. Я сам его раскутаю.

Мег стояла в сторонке, пока Дэн высвобождал малыша.

— Но это же не твой ребенок — правда, Дэн?

— Мой, и пусть он остается у нас. Он может спать со мной.

— Кто его мать?

— Не все ли равно кто? Его отец Дэн Купидон.

— Ты смеешься надо мной! Кто его мать? Где она? Ты же меня дурачишь, Дэн!

— Никого я не дурачу. Гляди — это твой миленький внучек!

Мег взяла ребенка на руки, всматриваясь в его лицо, то ли чтобы найти ответ на волновавшую ее загадку, то ли чтобы отыскать в нем семейное сходство. Но ничто в мягком, нежном личике ребенка не напоминало ей грубые черты Дэна.

— Кто ты? Как тебя зовут?

— Мартин, — прошептал ребенок.

— Дэн, а ведь он прехорошенький!

— Ну, это у него от матери, — сказал ее сын. — Мы с ней очень любили друг друга — когда-то. Теперь она надумала выйти замуж за другого парня, и я взял Малыша — так оно будет лучше. Ему пять лет. Не спрашивай меня о ней; это всегда было нашей тайной — хорошей, большой тайной, и тайну эту мы крепко хранили. Вот ее кольцо.

На большом пальце ребенка было золотое кольцо с маленьким зеленым камушком. Согнутый пальчик надежно его удерживал.

Мег ненадолго перестала расспрашивать о ребенке. Она нежно прижала его к груди.