Песнь тунгуса - [59]

Погода была благостная. Солнце, по берегам золотые лиственницы еще стояли. Море бирюзовое. Девушки, женщины машут уходящим женихам, сыновьям, мужьям, что-то кричат пацаны.

До Листвянки шли обычно дня два-три, катер тихоходный, деревянный, низкая посадка. Такие именовали издавна звучно: калоша. Хоть название и горделивое по тем временам: «Сталинградец»… Да один из матросов Сталинград защищал. Звали его Рыков Александр. Его хотели оставить на берегу мотор чинить, но он пошел старшим механиком. Кэпом был морской офицер, тоже ветеран, Калашников Василий.

В Листвянке разгрузились. И снова загрузились: баржа – капустой, а на борт катера мотор для рыбозавода да еще геологическое оборудование, трубы для буровиков – по пути завезти. Кроме этого еще всякого товара, продуктов набрали.

Пошли назад, прихватив, кстати, одного ольхонца, отслужившего во флоте и возвращавшегося домой, бравого парня. Шкипер Жуков звал его на баржу, но разве может моряк пренебречь сейнером «Сталинградец», пусть и деревянным и делающим только восемь километров в час?

Так судьба расставляет свои фигуры по полю, пусть даже это поле – море. Да так ведь и есть на самом деле: шахматное поле судьбы, колышущееся и неверное, как море. И сейчас слон-офицер стоит прочно и красиво впереди своих пешек – и вдруг свинцовым грузилом идет ко дну. Удар ему нанес конь. Или это сделала королева. Но и положение этих фигур непрочно, зыбко.

Как и всей доски, расписанной барашками волн и чайками.

Чудо судьбы заставляет неметь. Или молиться. Кто уж как реагирует. Но всем не по себе, атеистам и недобитым верующим. У любого в жизни бывали такие повороты. Как в сказке перед камнем: направо пойдешь, налево…

Этот красавец-парень в военной форме моряка, ходившего по океану, мог выбирать. Кто говорит о принудительной силе судьбы? Иногда перст судьбы невесомее перышка. Но, наверное, и вес этого перышка бывает тяжелее пудовых гирь…

Издавна люди и пытаются угадать судьбу: у цыганок-гадалок, в древних книгах, в снах. Для тех, кто живет возле стихии – моря, например, – роль гадалок выполняют метеорологи.

И вот от них «Сталинградец» получил в бухте Песчаной упреждение: грядет шторм. В бухте уже скопились катера на отстое. К чему пытать судьбину? Капитаны предпочитали покуривать в кубриках, играть в шашки… А капитан «Сталинградца» решил иначе – идти. Рано или поздно человек теряет бдительность – или преисполняется дерзости: я противостоял стихии пострашнее – стихии войны, ведь была она разумна, дьявольски разумна… И воины выстояли, выжили. Так что же теперь пасовать перед слепой силой?

Хотя кто знает, какие мысли и желания одолевали капитана и его команду. Может, просто сказалась привычка: всегда тут ходили, сто раз ходили, и ничего…

Пошли и в этот раз – в надвигающуюся ночь поздней лютой осени, сине-свинцовой, уже тяжко дышащей. И баржу «Чайка» повели за собой. На острове их все ждали, близился праздник…

Сколько человек! Больше двадцати. У каждого имя, фамилия. У каждого своя физиономия, свои привычки, особый цвет глаз. У каждого свои надежды какие-то, предпочтения. Кто-то ожидает рождения ребенка – жена на сносях, гадает, кто родится и как его или ее назвать. Кому-то вспоминается виденный фильм в клубе или танцы там же под гармонь или патефон, провожание девушки. Кто-то думает о стариках-родителях, о строительстве нового дома, о покупке ружья.

Но для семнадцати из них все закончится скоро и жутко. Судьба их уже решена. Или нет? Могли они повернуть? Хоть это и дурная примета, но иногда мудрость в том и состоит, чтобы перечить всем приметам – и вырвать удачу, переиначить судьбу. Как говорится, пан или пропал. Ну, ведь так и было, так, видно, и сказали, подумали: пан или пропал. И решили перечить рядовым предсказателям погоды – метеорологам. Хотя кому как не исконным жителям этого моря знать о коварстве здешних ветров, и особенно горной, что ударяет из ущелья и поднимает стога, срывает крыши, швыряет лошадь или корову с берега в воду и вздымает крутую свистящую рваную волну, по которой молотят камни, падающие со склонов. И это похоже на морской бой. Имя вечно вражеской армаде – сарма.

Примерно в эти же поздние осенние дни в начале века здесь шел пароход «Иаков» с тремя баржами. При нагрянувшей сарме канаты пришлось обрубить, одну швырнуло на песчаный берег, а две другие – на утесы. Трупы примерзли к скалам. Всего погибло двести восемьдесят человек. Хотя сам «Иаков» и уцелел.

В пятьдесят четвертом году все было наоборот.

Ночью грянула сарма. Волны начали захлестывать «Сталинградец», громоздкий и тяжелый мотор сорвало и носило по палубе, туда-сюда катались и тяжелые трубы буровиков. Тихоходный сейнер захлебывался в ледяном шторме, трещал и скрипел, вот-вот готовый разлететься в щепки. Он попал в глотку сибирской ночи, беспросветно-мутной, великой, содрогающейся с воем и свистом. Сарма – беззаконная. Точнее, у нее свой закон: падать внезапно и уничтожать любых смельчаков. Ну а этих смельчаков ведь предупреждали… Не послушали. Команда сбросила кое-как мотор за борт. Волны перекатывались через палубу. Все были мокрыми. А температура понизилась. Сарма принесла из горных глубин дыхание потусторонних просторов, уходящих к Ледовитому океану. Заливало кубрик. В машинном отделении тоже была вода. Одного за другим людей слизывал ледяной язык сармы, они мелькали тенями в воздухе, уносясь за борт, бывалые мореходы и юнцы. Капитан пытался держать свой корабль поперек волн. Баржу «Чайка» пришлось бросить, канат обрубили. Но минуты «Сталинградца» были на исходе. Оставшиеся в живых кинулись в рубку, набились в нее, сверкая белками глаз в кромешной тьме, в крошеве ледяных брызг, еще надеясь на чудо, на перемену участи, еще не до конца веря очевидному. И тогда сарма ринулась на рубку, прыгнула с воем и визгом – и рубку снесло, оторвало от палубы, как дряхлый зуб, – и скинуло в море, во тьму, в пучину черную, ледяную, бездонную, перемешав в последнем крике и порыве к жизни всех. Корабль был обезглавлен. Помощник капитана должен был заступать на вахту и в теплой одежде, в валенках и полушубке, зимней шапке, приготовленных для несения дежурства, ринулся к мачте, взобрался по ней и привязался. Вскоре к нему поднялись еще двое: моторист Рыков, который не должен был идти в этот рейс, и дембель моряк, отказавшийся в самом начале пойти на баржу. Эти двое были самыми отчаянными. Неверие их в роковой выбор было слишком велико. И они сопротивлялись. Крепко хватались за мачту. Но сарма покрывала обжигающими поцелуями их руки, лица. «Прощайте, братцы!..» – крикнул хрипло дембель моряк и, разжав одеревеневшие пальцы, рухнул в пучину. Моторист Рыков еще держался. Может, ему сейчас представлялись атаки в Сталинграде. Да ведь свой последний бой он сейчас вел на «Сталинградце». Всю войну прошел до Берлина. А после войны хочется жить и жить, жить ненасытно, ходить в море, ловить рыбу, любить жизнь-женщину, отмечать праздники, – да вся эта вроде бы простецкая рыбацкая жизнь и есть праздник.