Песнь тунгуса - [43]

– Все правильно, – говорил довольный Анатолий Владимирович, – специальность любая хороша, верный хлеб. А там можно и другую получить. Все в твоих руках.

И Мишка снова поддакнул.

– Ведь ты эвенк? – продолжал Анатолий Владимирович. – Советская власть эвенков из тайги вывела. Грамоте научила. И что же добру – знаниям пропадать? Знания надо увеличивать. Верно, Михаил?

– Ага, – сказал Мишка с широкой улыбкой.

И Славик отвернулся к окну и больше не смотрел в его сторону. Анатолий Владимирович предложил ребятам леденцы, Мишка взял, Славик отказался. Анатолий Владимирович гонял леденец во рту и снова рассуждал вслух о пользе знаний, о важности специальности агронома.

Наконец Славик не выдержал и сказал, что Мишка-то не агрономом будет.

– А кем? – растерянно спросил Анатолий Владимирович.

Славик не отвечал, молчал сердито.

И убаюканный теплом в салоне автомобиля, голосом папы Славика, Мишка ляпнул нечаянно, как в шестом классе – в сочинении:

– Браконьером.

У Анатолия Владимировича брови взлетели выше зеркальца.

– Кем?..

Даже Славик повернулся и ошарашенно посмотрел сквозь очки на друга.

– Лесником, ага, – ответил Мишка.

И Анатолий Владимирович рассмеялся, клацая зубами по леденцу.

– А твой друг юморист почище Райкина!

Славик снова отвернулся.

– Но… погоди, – сказал Анатолий Владимирович, – в техникуме ведь нет лесного отделения?

– Ага, нет, – согласился Мишка.

– На кого же ты учишься?

– На этого, на фельдшера, – сказал Мишка.

– Значит, ветеринарным специалистом будешь, – сказала Анатолий Владимирович, – хоть и у нас в колхозе.

– Не-а, – ответил Мишка, покрутив головой. – В заповедник вернусь.

– У вас там что, большое стадо? – заинтересовался Анатолий Владимирович. – А я думал, раз заповедник, то хозяйственная деятельность сведена к минимуму.

Город остался позади, мосты, кинотеатры, техникум, общага, Ангара, и Мишке казалось, что бег по льду в городе был сном. Да и все остальное. Автомобиль увозил Мишку Мальчакитова сквозь зиму. «Ээ, никогда сюда не вернусь», – думал Мишка.

7

Они ехали долго, вокруг простирались малоснежные сопки, ветер все сдувал здесь. «О-ё, степи какие, – думал Мишка, – не хотел бы здесь жить».

Славка все отмалчивался. Анатолий Владимирович крутил баранку, хрустел леденцами.

Под вечер они приехали в большой поселок среди округлых гор, свернули, поплутали по улицам и остановились у кирпичного двухэтажного здания.

– Сейчас маму заберем, – сказал Анатолий Владимирович, оборачиваясь к Славику. – Сходи за ней.

Но Славик будто оглох и одеревенел.

– Та-а-а-к… ладно, – протянул Анатолий Владимирович и сам пошел в больницу.

– Кем она у вас работает? – спросил Мишка.

Славик молчал.

– Пызя, – позвал Мишка, протянул руку и осторожно тронул за плечо друга.

Тот резко дернулся, сбрасывая его руку.

– Чего ты, Пызя?

– У меня она никем не работает, – отрезал Славик.

Мишка уставился на него.

– Ну, ага, как сказать? – спросил он. – Врачом работает?

– Мне все равно, – ответил Славик. – А ты, Мальчакитов, и нашим и вашим.

– Чего?

– Ничего.

Наконец появились Анатолий Владимирович и женщина в песцовой шубке и песцовой шапке с длинными ушами. Это была мачеха Славика, Валентина Андреевна, черноглазая смуглая женщина. Она попыталась поцеловать Славика, неловко согнувшись и откинув вперед сиденье возле водителя, но тот увернулся. Дверцы захлопнулись, и автомобиль поехал дальше. В салоне запахло черемухой, что ли. «Духи, ага», – догадался Мишка, слушая мелодичный голос женщины. Покосился на друга, тот отмалчивался, глядел на зажигающие свет дома.

Мишка гостил в доме Пызиных, мачеха потчевала всех отменными позами[26], смородинным вареньем, блинами. Она была женщина под стать самому агроному дяде Толе, как вскоре его начал звать Мишка: говорливая, веселая. Постоянно тормошила всех, предлагала то чаю попить, то пойти смотреть на главную елку поселка, то поехать на священную Ёрд, гору в восьми километрах. Мишка поехал, а Славик нет, сослался на ломоту в костях, слабость, – из вредности, как все решили. Тогда вместо Славика позвали соседских мальчишку и девочку. Гора Ёрд была удивительная, как сказал дядя Толя – пирамида Байкала: правильной формы, как будто курган. Раньше на ней шаманили, а вокруг водили хороводы под тысячу человек. И если людей хватало, чтобы окружить гору, держась за руки, то год должен быть удачным. С горы виден был Байкал, сиявший льдом на солнце. Если Славка в детстве сюда забирался, подумал Мишка, то и заразился высотой: ему так и захотелось самому прыгнуть и понестись на крыльях к морю и дальше на Ольхон – и еще дальше – о-ё! – через море на заповедный берег.

Вот бы съехать с нее на лыжах – полететь. Но на горе лишь кое-где белел снег, как будто вылезшая вата по швам телогрейки, сильные ветры обдували ее.

И уголь вычерчивает странную гору Ёрд, сложенную руками не людей, а каких-то неведомых великанов.

Узнав, что Мишка не предупредил своих родных, мачеха Славика сама послала в заповедник телеграмму и денег не взяла.

– Старается, пыжится, – бормотал Славик, – сука.

Мишка пробовал переубедить друга, но тот любые похвалы мачехе принимал в штыки.

– Ты ее не знаешь еще, – говорил он. – На дом позарилась, машину ей захотелось… Свою-то семью она бросила. И дочку не хочет знать. А тут строит из себя. Мы дружили с ее Наташкой. Пока эта к отцу не прилипла.