Песнь теней - [51]

– Нельзя назначить цену обещанию, – коротко ответила я. – Вот все, что я скажу на этот счет.

Я почувствовала на себе вопросительный взгляд Йозефа. Это было первое проявление интереса – участия – со стороны брата за долгое время.

– Странно, сколько значения мы придаем подобным безделушкам, – пробормотала графиня. – Каким значением наделяем наши владения. Кольцо – это лишь кусок серебра, которому подарили необычную форму. Однако оно и нечто гораздо большее, чем ювелирное украшение. Символ? Ключ?

Я молча отвернулась и стала смотреть в окно. Я наблюдала за тем, как сгущалась темнота, а солнце садилось за облака, отбрасывая длинные тени на долину и на мое сердце.

К тому времени, как мы преодолели длинную усыпанную гравием подъездную аллею к особняку, ночь поглотила на нас целиком, а дорогу припорошил тонкий слой снега. Темнота в этих местах казалась гнетущей; это была та плотная чернота, у которой есть глубина и вес и которая хорошо знакома тем из нас, кто вырос в окружении дикой природы. Нашим единственным источником света помимо фонаря, висевшего на шесте возле кучера, были две горящие вдалеке лампы. Их держали два силуэта – фигуры, поджидающие нас возле двери.

– Полагаю, на ужин мы опоздали, – проворчал граф. – Прежде чем лечь спать, хотелось бы отведать капустного супа Нины.

– Уверена, что наша экономка будет завтра кормить тебя до тех пор, пока на тебе не лопнет жилет, – сказала его жена.

– Но я хочу сейчас, – обиженно протянул он.

– Посмотрим, может быть, Нина отправит нам несколько подносов, когда мы немного обустроимся, – сказала графиня. – Я знаю, что, проголодавшись, ты становишься капризным. Простите, дети, – сказала она, повернувшись к Йозефу и ко мне, хотя в карете было слишком темно, чтобы разглядеть наши лица. – Завтра у нас состоится настоящий ужин и представление Сновину.

– Зачем вы нас сюда привезли? – спросила я.

Ее зеленые глаза встретились с моими.

– Вы все узнаете. Завтра.

Два размахивающих лампами силуэта вдали превратились в очертания мужчины и женщины: она – коротенькая, коренастая, с лицом, напоминающим пельмень; он – высокий, худощавый, с высокими скулами. Они открыли дверь кареты, и граф представил их как Нину и Конрада, экономку и сенешаля поместья.

– Нина покажет вам ваши комнаты, – сказал нам граф. – Конрад принесет вам ваши вещи.

– Какие вещи? – кисло спросила я. Мы бежали из Вены так быстро, что ни у Йозефа, ни у меня не было ничего, кроме одежды на нас, скрипки и портфолио с нотами.

У графа хватило совести изобразить смущение.

– Ах, да. Не могла бы ты завтра послать за портным, чтобы снять с них мерки, любовь моя? – Граф обратился к жене, а не к экономке, и графине это не понравилось.

– Как тебе будет угодно, – холодно ответила она. – Утром я пошлю за своим дядей.

Дядей? Если дядя графини – портной, у графини довольно низкое происхождение для столь высокого положения хозяйки поместья.

– Бесподобно, – сказал ее муж. – А теперь, дети, – он повернулся к нам, – я желаю вам обоим доброй ночи. Если и есть что-то, что делает меня большим брюзгой, чем голодный желудок, так это недостаток сна. Мы так долго были в пути, что я жду не дождусь, когда положу голову на нормальную подушку. Увидимся утром. Сладких снов.

После этого они с женой скрылись в доме в сопровождении Конрада, оставив нас наедине с экономкой.

– Вот сюда, – произнесла Нина на немецком с резким акцентом. Мы последовали за ней мимо главного входа в сторону восточного крыла особняка, вниз по одной лестнице, вверх по другой, через несколько дверей, за угол, затем вверх, вниз и снова за угол, пока я совершенно не запуталась. Понять планировку этого дома казалось задачей посложнее, чем решить головоломку живого лабиринта Прохазки.

Мы шли по замку молча, поскольку немецкий Нины, по всей вероятности, ограничивался произнесенными ранее двумя словами, а Йозеф продолжал безмолвствовать. Несмотря на то, что он казался менее замкнутым и погруженным в свои мысли, чем прежде, я все еще понятия не имела, что он думал или что чувствовал по поводу нашего странного приключения. То ли он был напуган. То ли нервничал. То ли радовался. То ли испытывал облегчение. Лицо, которое я знала и любила всю жизнь, оставалось для меня непроницаемым, словно он просто надел маску с собственными чертами.

По пути к нашим комнатам мы больше не встретили никого, ни лакеев, ни служанок, ни садовников. Не то что в доме Прохазки с его облаченными в ливреи слугами. Уход за огромным пространством Сновин-холла и прилегающими к нему землями требовал колоссальных усилий, которые уж точно не могли обеспечить экономка средних лет и сенешаль. Заброшенность проявлялась во многом: в перекошенных деревянных оконных рамах, в обвитой паутиной мебели в пустых комнатах, в затерянных во внешних карнизах птичьих гнездах и норках грызунов, в заплесневелых диванных подушках. Внешний мир проникал сюда сквозь щели, гибкие виноградные лозы ползли по сгнившим обоям, сорняки прокладывали себе путь через трещины в полу.

Я – мужчина наоборот.

Затем мы оказались в более уютной – или, по крайней мере, более ухоженной – части дома. Как и их венский дом, загородное поместье семьи Прохазка было напичкано изысканными и любопытными вещицами. Молотящие пшеницу крошечные оловянные фермеры. Перепрыгивающее через забор стадо бронзовых овец. Часы с красивым орнаментом из золотых колец, окружавших цифры. Все эти безделушки были механическими, как и лебедь в банкетном зале, движения которого были слишком плавными, чтобы быть реальными.