Песнь призрачного леса - [70]

Горло сжимается, его сводит. Поднимаю скрипку. Увеличит ли музыка власть Черного Человека надо мною? Должно быть. Иначе зачем ему заставлять меня играть? Надо остановить его, надо вернуть себе контроль над руками, ногами и инструментом. Но как отчаянно я ни стараюсь вырваться из магических тисков – не получается. Мне снова двенадцать лет, и страшный фантом душит, сжимает детскую шейку в ночи, и собственное естество мне изменяет. Только теперь уже не во сне!

Сумей я закричать, завопить – уверена, он тут же исчез бы, растворился во мраке, из которого соткался. Но собственный мой голос перекрыт, остался лишь тот, что извлекается из скрипки, да и тот остался не у меня, а у него, теперь это его орудие, а не мое. Слезы рождаются в уголках глаз и жгут их огнем. Они – единственный внешний признак сопротивления, борьбы Шейди с Черным Человеком.

Седар все еще маячит позади и даже тянет меня за локоть, но в то же время кажется, что откуда-то очень издалека, словно из другого дома или даже квартала. Орет прямо в ухо, а я не слышу. Мы со скрипкой остаемся одни против бездны. А я не готова. Папа прав – совсем не готова.

– Играй, – повторяет Существо из сумрака, – играй.

И какими-то деревянными, совершенно чужими руками я подбираю ноты «Двух сестер» – мелодии, с которой все началось. Которая заварила всю эту кашу. Которая тянула меня за собой в рощу и леса, а потом навела на волшебную скрипку. Грусть, тоска, печаль и боль так и сочатся по струнам.

Раньше я думала: ничего нет хуже, чем лежать на спине в кровати одной, беспомощной против сонма отвратительных теней, парящих над твоей головой. Теперь вижу – есть: слышать, как папина чистая музыка верно служит бесчувственному чудищу, как его скрипка становится орудием зла.

Ноздри раздуваются, челюсти сжаты, я неотрывно, с ненавистью гляжу на Черного Человека, но он лишь смеется мне в лицо. А потом змеем обвивается вокруг меня, и мир окончательно меркнет. Страх и ужас заполняют собой каждую клетку мозга, все их оттенки, когда-либо испытанные мною, теснятся рядами и воздвигаются столбами в моей душе, дыхание прерывается, пот льется градом, хотя при этом я мерзну. И не могу опустить смычок. Теперь из скрипки изливаются звуки уже другой песни, не менее прекрасной и завораживающей – «Анны Ли»[72].

А пока я создаю музыку, Черный Человек создает кошмары. Сюжеты самых жутких снов и из самых темных глубин памяти – те, что заставляли сердце сжиматься, конечности стынуть, глаза в бессмысленной панике шарить по ночному потолку, – проносятся один за другим. Вот осы гонят крошку Шейди вниз по лестнице, и жала их подобны источнику адского пламени. Вот огромная собака бросается открытой пастью прямо мне в лицо. Противный старик в спортивном костюме душит меня голыми руками, прижав к забору на обочине пыльной дороги. Маленькая мертвая девочка неотрывно смотрит с потолка, а я не вижу ее лица – только белое платьице, которое хлещет ее по ногам. Меня засасывает подводным течением посреди Атлантического океана. Ну и, конечно, аллигаторы, куда без них.

Но и того мало: потом эти кошмары взвиваются вихрем, как осенние листья, и встречаются со скорбями бела дня: тело папы в гробу. Вспышки Джессова гнева. Мамины пустые глаза и утомленное лицо. Сара отворачивается от меня навсегда. Ужасы сна и яви перемешиваются, образуя нечто невообразимое. Кажется нечто, даже подсознанию недоступное. Образы чудовищные и гротескные мелькают перед стремительным, безжалостным хороводом, и нет им конца.

Трепет наполняет все мое естество, и ничего там, кроме него, не остается. А Черный Человек все разрастается, становится огромным, заполняет собой всю комнату, питается этим трепетом, превращает его в материю, сосет энергию. Какие-то крылья молотят по стенам, бьют и путаются, судорожно дергаясь, у меня в волосах. Невидимые отвратительные членистоногие царапают жвалами кожу, оставляя на ней кровавые дорожки. Мне уже давно пора бы отключиться от чистого ужаса и изнеможения, провалиться во тьму и утонуть в ней, исчезнуть, но даже этого я не могу! Сама музыка приковывает меня к месту цепями.

Не знаю, сколько композиций я уже сыграла, как долго продолжается эта вакханалия.

Знаю только, что кошмары вырвались из плена, обрели плоть, страхи распоясались и окружили меня со всех сторон. Причем я не сплю, так что спасения ждать неоткуда. Он замучает меня до смерти. Именно это ему нужно – теперь я понимаю и не сомневаюсь. С самого начала Черный Человек стремился убить меня. В забытьи моем он этого совершить не мог, но теперь вот дождался скрипки и заманил-таки в ловушку. Чудовище алчет моей смерти, только смерть устроит его – уж неизвестно почему.

Заслышав где-то посреди общей какофонии звуки банджо, я поначалу принимаю их за признак очередного кошмара, какого-то страшного сна, о котором я в нескончаемой галерее затаившихся монстров как-то позабыла. Поначалу они пробиваются так же слабо, как мое дыхание, – будто откуда-нибудь из соседней комнаты. Но затем крепнут, обретают настойчивость, требуют внимания, и вот уже банджо ни в чем не уступает моей скрипке, причем если из последней музыку тянут насильно, жестоко, мучительно, как кровь из вены, то первое славит жизнь и славит так бесстрашно, упоенно, как умеет только блюграсс. Словно солнечный свет от него исходит.