Песнь призрачного леса - [44]

И наконец упираюсь в дно. Пальцы уходят сразу в вязкую песчаную взвесь. Принимаюсь шарить круго́м в поисках скрипки, но руки натыкаются только на сгустки ила, водоросли и камни (по крайней мере, так кажется на ощупь). Но я не оставляю стараний, пока легкие не оказываются на грани взрыва, а сознание – отключения. Тогда приходится волей-неволей резко оттолкнуться от грунта и ракетой взлететь вверх, навстречу луне.

Вырвавшись на поверхность, делаю алчный вдох, и музыка стихает. Не постепенно растворяется в природе, как раньше, а именно обрывается, будто кто-то штепсель из розетки выдернул. И вот тут-то ей на смену приходят привидения. Их шорохи, шепотки, беспорядочные, дружные, как лучи ночного светила, и в то же время одинокие, как оно само в темном небе, доносятся до меня с берега. Я почти разбираю отдельные слова – как сквозь радиопомехи. Духи – явно в тревоге. В смятении. Они взволнованы. А я, рассекая воды, внезапно осознаю, насколько утомилась и ослабла. Причал маячит страшно далеко, кажется, что в тысяче миль от меня.

Из нестройного хора призраков выбивается один особенный, медово-вкрадчивый, перекатистый баритон – голос, знакомый мне, как мой собственный. Улавливаю в нем одно лишь бархатистое «Шейди», но сразу плыву на зов, хоть каждый гребок и грозит стать последним. Пристань уже рядом, но силы почти оставляют меня, когда я явственно ощущаю – позади что-то есть. Там затаилось что-то безмолвное. Страшное.

Останавливаюсь. Резко оборачиваюсь. Успеваю уловить в серебристых водах легкое движение. А потом и тело. Длинная тяжелая масса медленно, зигзагами рассекает озеро. Сперва она представляется мне бесформенной, но затем лунный свет на миг отражается в двух черных глазах, и из горла моего вырывается вопль, он разносится по глади, эхом отражаясь от берегов.

Меня захлестывает паника. Лихорадочно пытаюсь припомнить все, что папа рассказывал об аллигаторах и о том, как от них защититься. Много лет мы часами напролет наблюдали за ними с пирса или с лодки. Мы рыбачим – они лениво дрейфуют мимо… Существуют четкие правила поведения на случай, если окажешься с этими милыми существами в одной стихии, но в данный момент я не в состоянии припомнить ни одно из них. Надо застыть на месте? Или уплывать как можно скорее? Сопротивляться или удирать?

В голове разом вертятся все когда-либо виденные мной ночные кошмары, где фигурировали эти твари: однажды приснилось, что я невесть как попала в болотистую топь, кишмя кишащую ими, и от суши меня отсекают не меньше сотни таких вот веселых ребят… В другом сне я ничего не подозреваю – иду берегом заросшего тиной пруда, а один из этих нежданно как выпрыгнет прямо на меня: пасть разинута, зубы сверкают… В третьем рептилия ухватила меня смертной хваткой, изогнулась и утащила за собой под воду. Все мое раннее детство прошло под знаком ночных страхов перед аллигаторами, и не было им конца.

Теперь оживший персонаж этих страхов, неумолимо и спокойно набирая скорость, движется прямо на меня, и инстинкт берет верх над разумом, заставляя измученные конечности толкать тело к берегу со всем доступным им проворством. Плыву прямо к причалу все быстрее, быстрее, быстрее, и вот он уже так близко, близко, близко…

Чудовище настигает меня и вцепляется мне в голень.

– Папа! – успеваю вскрикнуть отчаянно, и озеро смыкаются надо мной. Теперь направление другое – вниз, вниз, вниз, тьма гуще, гуще, гуще. Рот, недавно разинутый в последнем вопле, наполняется грязной затхлой водой. Проглатываю ее и пытаюсь задержать дыхание, но воздуха-то в легких не осталось. По сравнению с пламенем, пожирающим их, боль в икре – отдаленное и слабое покалывание! Я угасаю. Меня больше нет.

Неужели это мне за измену слову, данному Джессу? Обещанию, что оставлю скрипку в покое? Правильно! Закономерно. Я же поклялась могилой отца – и теперь тону на том самом месте, где погиб он. Жизнь моя заканчивается в тех самых мутных водах, с которыми смешалась его кровь.

Согласно отчету полиции, он моментально погиб от удара, следовательно, не захлебнулся, но успел ли он почувствовать вот этот ужас – ужас такой чудовищный, что ты целиком растворяешься в нем? Ну все, все. Разум пустеет, темнеет, немеет.

Но вдруг через пустоту, темноту, немоту прорывается она – мелодия, а вместе с нею – волна боли, столь дикой, что на нее охотиться впору. Это снова наша Песня без слов, чарующая и жалостная, превращавшая папу из папы в кого-то незнакомого, непостижимого, странного и далекого.

Над водой задувает легкий ветерок, щиплет мою голую кожу, бегает мурашками по ней. В следующее мгновение где-то вверху надо мной возникает лицо тети Ины – испуганное, с широко распахнутыми глазами. Музыку потихоньку уносит ветром. Я лежу на досках причала, явно ощущаю каждый сантиметр своего тела. Никакой раны в голени. Я даже дышу ровно и свободно.

Можно было бы подумать – все это мне приснилось, если б я не оказалась тут раздетой, мокрой, как мышь, и с мышцами, вялыми, как переваренные макароны. Наверное, тетя нырнула за мной и меня спасла?

– Вот видишь! – Ее голос дрожит. – Вот видишь теперь, дорогая? Я ведь тебя предупреждала.