Песнь призрачного леса - [40]

– Так поцелуй.

Он улыбается, но не лукаво, а по-новому, по-необычному, мне еще неведомому – застенчиво, мило и… удивленно.

Наклоняется и накрывает мне ладонью щеку. Теперь его лицо – буквально в сантиметре от моего, глаза чего-то ищут, требуют. И я сама преодолеваю это последнее крохотное расстояние, и наши губы соприкасаются. Щетина Седара легонько колется. Я вдыхаю его аромат – и пахнет он не гвоздикой, и не звездным светом, и не прочими невероятными глупостями из любовных романов, а просто… парнем, но приятно. Очень приятно.

Сперва мы целуемся одними губами, нежно и легонько, но потом губы его размыкаются шире, язык проникает в мой рот, пальцы – в волосы, и я краем сознания опасаюсь, как бы наши инструменты не попа́дали, к черту, в грязь – ведь нас словно уносит порывом ветра, куда – незнамо, и мы не успеем подхватить их. Я обвиваю руками торс Седара и ощущаю, как тверды мышцы у него на спине, как широки плечи. Я провожу ладонью сзади по его шее и ощущаю по коротким остреньким волосам на затылке – только из парикмахерской. Он весь трепещет и целует все более страстно, все жестче, и наши тела – больше не отдельные друг от друга субстанции, а россыпь атомов, с неземной энергией притягивающихся друг к другу, стремящихся образовать единое целое. Один огромный атом.

У меня звонит телефон, и я кувырком сваливаюсь обратно в действительность. Мелодия сигнала громко и резко резонирует в тихих сумерках над Родниками, отражаясь от воды эхом. Седар смеется куда-то в глубину моего рта.

– Ладно-ладно, давай.

Вы не поверите, но в первую секунду я подумала: это папа с того света, хочет вырвать меня из лап этого парня, прежде чем они полезут куда не надо. Но… нет, скорее тогда уж мама. С трудом отлипаю от Седара и роюсь в сумочке долго, пока наконец не натыкаюсь на аппарат.

Номер мне неизвестен, но все-таки отвечаю. Автоматический лязгающий голос сообщает, что со мной будет говорить заключенный исправительного учреждения. Готова ли я принять звонок.

– Да! – почти ору в трубку.

Следуют какие-то механические щелчки, затем – полная тишина. И только в конце вплывает измученный, скрипучий тембр Джесса:

– Привет, это я.

– О господи, Джесс! – Как бы ни звучал голос брата, меня от него накрывает волной облегчения. – Джесс, Джесс… – повторяю снова и снова. В горле ком.

У Седара глаза округляются, и я отворачиваюсь в сторону. В животе шевелится чувство вины.

– Ты в порядке? – Спрыгиваю со стола и принимаюсь лихорадочно расхаживать туда-сюда вдоль берега.

– Да, вполне. Звоню просто узнать, как дела у вас с Хани.

– Мы тоже в порядке. Но ты-то, ты-то как? И вправду сносно? Тебя там не обижают? – Хочется зацепиться за его интонацию, вобрать ее в себя целиком.

Джесс смеется в трубку:

– Вообще-то, меня скоро осудят на хренову кучу лет, а так ничего.

– Зачем ты так говоришь? Ты же ни в чем не виноват! – стараюсь возражать горячо, но голос дрожит так сильно, что с тем же успехом я могла бы добавить в конце: «правда?»

– Если в этом не убеждена даже собственная сестра, неужели мне поверят судьи? – Брат явно уязвлен.

– Да убеждена я! Просто… – Отчаянно тру глаза. Ну вот как объяснить, выразить все, что происходит у меня в голове и на сердце, как?! – Во всяком случае, тебе еще семнадцать. Если даже тебя осудят, попадешь всего лишь на «малолетку»[48].

– Меня собираются судить как взрослого. Шейди, ты не понимаешь, для мира я – мусор, отброс. У меня уже были приводы. Адвоката государственного назначили – одни слезы. Карикатура и издевательство. Не-е, мне отсюда одна дорога – в тюрьму.

Мысленный образ Джесса в настоящей, жесткой тюрьме – за решеткой, с настоящими, жесткими уголовниками – превращает мою волю в сталь.

– Я тебя вытащу. Во что бы то ни стало.

– Каким образом?

Отхожу подальше от Седара – вниз, за излучину Родника, чтобы тот не слышал.

– Узна́ю и раскрою правду.

– Нет. Не смей соваться в это дерьмо, слышишь? Ты не забыла, что есть человек, который и вправду раскроил Джиму череп молотком?

Застываю на месте и как-то разом теряю мужество.

– Тетя Ина призналась: папина скрипка не пропала при его гибели, она все еще где-то… там.

Пробный шар. В воздухе повисает тень невидимого вызова.

Джесс, судя по всему, нисколько не удивлен.

– Скрипка не поможет, – холодно роняет он.

– Эй, погоди! Ты знал?! Ты все годы знал судьбу скрипки! Знал, что она не утрачена! – Если брат солгал в этом, то, может, и еще в чем-нибудь?

На заднем плане вплывает чужой мужской голос – слов не разобрать. Затем следуют какие-то стуки и трески – словно кто-то возится с телефоном.

– Бл… одну минуту еще дайте! – рычит Джесс на незнакомый голос так свирепо, что я подпрыгиваю. – Слушай! – это уже мне, торопливо и негромко: – Оставь это, Шейди. Держись от этого подальше.

– Я слышала музыку в роще, Джесс. Она меня звала и вела.

Долгая пауза. После нее в тоне брата появляются нотки страха.

– Я же видел: с тобой происходит что-то странное. Давно подозревал. Тебе не следовало…

– Тебе не следовало мне лгать!

– Ладно, времени нет. Просто обещай отойти в сторону и не вмешиваться, хорошо?

Сажусь на корточки у Родника и опускаю пальцы в студеную воду. От них вверх, до самого плеча, набегают волны дрожи – как в детстве, когда я взяла за руку престарелое привидение.